первую встречу, когда неловко налетела на него, опаздывая на новоселье к Павловой. Голиковой было известно, как Филатовы не решались до конца поверить своим симпатиям, но с наступлением тревожной осени восемьдесят девятого года, Фил и Тома не стали размениваться, теряя друг друга в толпе прохожих. Посмотрели на друзей, сделав разумные выводы. Решили идти по жизни, взявшись за руки, не ропща на обманщицу-судьбу, не всегда ласковую и своенравную. Филатовы заставляли любоваться своим полным согласием, не вызывающим ни зависти, ни мелочной злобы. Софа прислушивалась к ним, ценила и уважала, как старших брата и сестру. Они всегда знали, как правильно…
Лиза, несмотря на всеобщее печальное настроение, мыслила ожиданием самого важного на свете свидания. Обозримым завтра, озарённым появлением на свет нового человека, дышала вся квартира Холмогоровых. Возможно, что поэтому Софке легко дышалось в доме на площади Восстания. Не без детского любопытства, пытаясь успокоить разрозненные нервы, Софа листала разноцветные книжки со сказками и рассматривала цветастые погремушки, которые Лиза готовила для будущей дочери, уже бывшей для неё одушевленным человеком. И Софа, никогда не размышлявшая о том, что теперь двигало лучшей подругой, с готовностью признавала, что формула счастья действительно крылась в любви. Лиза без слов ощущала, что Космос любит её, не задумываясь о причинах этого чувства, и отвечала ему тем же. Это и была их правда. Небо в алмазах…
Софа же не ведала, о чём молчат звезды. Или сама не могла понять своё мятежное созвездие, разглядывая в знакомых символах прежние идеалы. Не узнавая в дымчатой невесомости Витю Пчёлкина из прошлого, в которого влюбилась, никого не слушая. Всё слишком сильно поменялось, а черная кошка, несмело пробегающая по дорожке Софы, на проверку оказалась адской крысой-ревностью. Продолжая воссоздавать утраченную реальность вместе с Витей, Голикова не врала себе, когда осознавала, что он держится за неё, как за ширму. Ему бы на свободу, чтобы не оглядываться на обузу, в которую превратилась шутиха Голикова, но Пчёлкин не уходил, плывя по извилистому течению.
Она была благодарна ему за участие, и за то, что все настигшие проблемы он безропотно принял на себя, но и в годину собственных испытаний позабыть о том, что тревожило сердце практически год, у Софки не получалось. Надо бы корить себя за подобное поведение, мучаясь мыслями о потерянной матери, но Марина Владленовна учила дочь — сожаления губят. А Софе хотелось гореть, не питаясь иллюзиями. И в то, что человек может любить двоих, она никогда не верила. Это не трудно, это не тяжело, этого просто не может быть! Золоту нет заменителей, подмена понятий никогда не доводит до добра, хоть Софка и сама не спешила рвать. Может, Витя и ищет в её зеленых зрачках другие, немного схожие, но ведь она не делает того же. Иногда понять себя трудно, но терять любовь ещё сложнее…
Не в привычке Софы было кого-либо стеснять, и поэтому на исходе сентября Голикова снова поселилась дома, зная, что этим невообразимо обрадует отца, которого коробило одиночество. Он и сам просил Лизу позаботиться о Софке, но без дочери Константину Евгеньевичу становилось неизмеримо тоскливо. Но, собирая себя в кулак, Голиков принял полученное назначение проректором в Академию общественных наук, зная, что с его трудовым опытом будет полезен везде, где бы не оказался. Занимал себя ворохом бумаг, трудами по экономике, отвергал любые опасения Софы по поводу здоровья. Труд всегда представлялся бывшему партийному функционеру спасением из ямы. Так случилось и в этот раз, и никакие личные обстоятельства не могли поменять мнения мужчины.
Ник прислал с курьером букет свежих лилий. Помнил из детства, как на даче Милославских Софка постоянно норовила сорвать какой-нибудь свежий лепесток, спрятать в кармане платья и никому не показывать. Милославский хотел её порадовать, напоминая про то, что так и останется дорогим следом беззаботных дней. Он звонил, прося Софу рассказывать именно о себе, о не о том, чем живут её близкие, и казалось, что противоречия характеров, отступили на второй план. От Ника веяло добротой и силой. Он заставлял Софку поверить, что не так далек тот час, когда в её жизни снова засветит яркое, почти ослепительное солнце. Ничего не обещал, ведя себя не так, как в восемьдесят девятом, когда отговаривал от встреч с Пчелкиным, и Голикову подкупало такое поведение.
— Вот уеду, Генераловна, куда глаза глядят, и будешь вспоминать старину Ника, — это была его любимая присказка, — ужасно надеюсь, что добрыми словами!
— Куда уедешь, Никит? — откровенно говоря, даже старшие Милославские сомневались, что в нынешней ситуации назначение Ника в капстрану состоится в ближайшее время. Сам же Ник считал, что нужно просто переждать. И всё будет…
— На кудыкину году, родная, — заразительная веселость в голове Никиты передавалась и Софе, и она невольно расплылась в улыбке, представляя смехотворное выражение лица друга.
— Жевать помидоры, а как же? — часы с боем, расположенные в кабинете отца, пробили шесть вечера, и вспомнив, что Витя обещал заехать примерно в это время, Софа поспешила поблагодарить Милославского, который действительно постарался. — Ник, спасибо за цветы! Я их очень люблю. Мне приятно, что ты помнишь такие мелочи…
— Память хорошая, — Ник не собирался признавать себя богом олимпа. — Понял, не скучай! Цветы в вазу не забудь поставить, а то будет тебе гербарий…
— Спасибо, князь Милославский! Прощаться не будем, а то в последнее время мне от этих прощаний как-то не по себе…
— Здравы будем, и то верно. А если надумаешь свалить куда-нибудь к черту на куличики, то звони! Поедем в одном вагоне…
— Обязательно, но знаешь, дружище, поезда не люблю, укачивает.
— На самолёте полетим!
Любование белоснежными лепестками украло Софу на добрые пятнадцать минут, и она не заметила, что Витя, разумеется, опоздал. Когда он появился на пороге у Голиковых, занятой и нагруженный, лёгкая атмосфера, созданная беседой с Ником, была разрушена. Пора было вернуться на грешную землю, чтобы понять, какой пункт плана занимает Софка в системе Виктора Пчёлкина. Надежда, что не первый с конца…
Софа механически угостила Пчёлу ужином, монотонно кивая, когда он рассказывал о новых контрактах «Курс-Инвеста» с заграничными партнерами. Долбанные бумажки вытрясли из него ценные нервные клетки, а в английском он был глух и немощен, как персонаж Тургенева! Голиковой надо бы радоваться, что Пчёлкин нашёл своё призвание. Может, полно подводных камней и рисков, но кто мог отказаться от власти и денег, когда они сами плыли в удалые руки? Витя не подменял идеалы, как и прежде веря в дружбу и оберегая близких, но Софа ни с чем не
