Кэтриона понимала, в чем заключалась ее слабость – он был слишком красив, а она слишком остро это ощущала. К тому же он был развращен и знал, как исследовать женское тело.
Когда Доминик вылез из своих подштанников, сердце ее забилось как ручей в своем русле во время весеннего разлива.
– Надеюсь, вы не станете поворачиваться, – тихо сказала она. – Не можете же вы позволить себе это даже при вашем бесстыдстве!
– О нет! – сказал Доминик. – Могу.
Руки ее непроизвольно пришли в движение, щеки обдало жаром; однако она по-прежнему стояла неподвижно. Их глаза встретились. Словно бросая вызов, Доминик небрежно зашагал вдоль стен, задувая свечи.
С постыдным запозданием она опустила взгляд – не смотреть же на то, как он возбужден, – это было бы слишком!
К счастью, комната, покрываясь темными тенями, неуклонно погружалась в темноту, но когда он откинул покрывало и двинулся обратно к свету, одному, еще не погашенному огоньку, ее взгляд беспомощно заметался. Разгоряченная, полная стыда, она позволила себе скользнуть глазами по ладной мускулистой спине и в мерцании единственной свечи увидела концы бежевого полотенца, завязанного вокруг его пояса. Несомненно, он взял его с умывальника – полотенце было натянуто спереди, закрывая все, что положено.
Краснея, она подняла голову. На нее смотрели сияющие глаза, но кроме смеха, в них было что-то еще, и это «что-то» удивило ее. Нет, она не могла ошибиться. Это было признание собственной шалости, приглашение разделить с ним шутку. Он дразнил ее!
– Возьмите себе что-нибудь постелить и накрыться вон в том комоде, – не моргнув глазом сказал Доминик. – Без сомнения, я переживу все лишения, пока вы сами не броситесь в мои объятия. Несмотря на только что происшедшее внизу, я в состоянии сдерживать свои аппетиты. – Он быстро взглянул на нее и улыбнулся.
Кэтриона отвела глаза:
– Спасибо вам за урок смирения.
– Нет-нет, не будьте смиренной. Вам это не идет.
Она отобрала все необходимое из постельного белья и постелила себе на диване.
– «Мы все находим усладу в смирении», – процитировала она фразу из Библии и вдруг почувствовала, что ее охватывает ощущение удовольствия.
Краем глаза она увидела, как длинная мускулистая рука выбралась из-под одеяла и загасила свечу.
В полной темноте Кэтриона выскользнула из платья и, нырнув под одеяло, постаралась поуютнее устроиться на приготовленном ложе.
Лорд Стэнстед, стоя перед отцом подобно проштрафившемуся школьнику, чувствовал себя безнадежно несчастным, в то время как герцог Ратли пристально смотрел на него своими желтыми глазами. Стэнстед никогда не мог угадать, о чем думает его отец, и теперь, стоя на пышном турецком ковре, гадал, имеют ли разложенные на письменном столе бумаги какое-нибудь отношение лично к нему.
Когда герцог Ратли поднял глаза, взгляд его не обещал ничего хорошего.
– Вам, видимо, мало вашего позора, и поэтому сегодня ночью вы решили напиться до бесчувствия?
– О нет, не больше, чем... – Стэнстед откашлялся. – Не больше, чем обычно, ваша милость.
– Майор Уиндхэм, часом, не у вас?
Стэнстед вовремя вспомнил про обещание, данное Доминику.
– Нет, отлеживается у себя.
– Это он-то? – Желтые глаза герцога прищурились. – Почему бы вам не сказать мне правду, сэр?
Лицо Стэнстеда сделалось малиновым.
– Это правда, сэр. Он перепил, и ему нездоровится. Слуга сообщил об этом, и не мне одному.
– Меня тоже так информировали, но что-то не верится. Я могу согласиться, что Доминик Уиндхэм предрасположен к ряду недугов, но только не тех, что порождаются избытком вина. Мне не кажется, что он предается возлияниям так сильно, как ему хотелось бы всех нас уверить; пьяница не смог бы достигнуть того, что удалось ему в борьбе против Наполеона. Герцог задумчиво смотрел в зеркало над каминной полкой. Стэнстед тоже поглядел на зеркало, но ничего не увидел, кроме собственного отражения. Молчание затянулось.
– Я могу идти? – нервно спросил он.
Герцог махнул рукой, давая понять, что сын может быть свободен, но вдруг спохватился:
– Хотя, вот еще что...
Стэнстед уже направился к двери, и ему не сразу удалось повернуться.
– Да, сэр?
– Шотландская девушка. Куда она подевалась? – Желтые глаза сузились. – Послушайте, не стройте удивленное лицо. Там была дюжина свидетелей, и каждый видел ее в экипаже лорда Уиндраша.
Стэнстед почувствовал легкую панику.
– Я не знаю, ваша милость, правда, не знаю! Может, она... – Внезапно его осенило, и он брякнул невпопад: – Возможно, они с Уиндхэмом в его апартаментах?
Лишь выскользнув на широкую мраморную лестницу, Стэнстед осознал, что плод его вдохновения был не слишком удачен – Доминик мог его не одобрить.
План игры, несомненно, был так же далек от идеала, как мел от угля. Проснувшись с этой мыслью, Доминик первым делом посмотрел на диван. «Если вы хотите заполучить в компаньоны испорченного мужчину, вы должны сопровождать меня как распущенная женщина. Я твердо вам заявляю, мадам, – никаких вариантов! У вас нет другого способа заставить меня покинуть Лондон». Так его еще никогда не заносило. Нет, с разумом у него явно что-то случилось.
А теперь еще и Кэтриона куда-то исчезла.
Всю ночь он подсознательно ощущал ее присутствие – тихое присутствие женщины в комнате, предназначенное только мучить, как плоды над головой Тантала. Но женщина ушла – неслышно, не потревожив спящего, аккуратно сложив одеяло и простыни. Он быстро провел по ним пальцами, затем взял подушку и поднес к лицу: она еще сохраняла слабое тепло и запах душистых волос. Значит, Кэтриона не могла уйти далеко.
Доминик влез в черный шелковый халат, подошел к окну и выглянул в сад. Было еще очень рано. Над лужайками курился туман, на траве блестела роса.
Из зарослей доносились звонкие птичьи голоса – маленькие певуньи, неутомимые, как Кэтриона Синклер, изливали свои сердца. Она наверняка здесь, среди тумана и птиц, иначе и быть не может – без него путь в Эдинбург для нее заказан.
Доминик позвонил в колокольчик и велел вошедшему слуге принести ему горячей воды.
Зачем он привез сюда эту напористую шотландскую женщину? Думал, что ее присутствие развеет воспоминания о Генриетте? Не спеша пройдя по коридору, он бесшумно открыл дверь, и воспоминания хлынули рекой. Перед самым несчастьем Генриетта сидела здесь, у кровати, в пеньюаре цвета слоновой кости, с волосами, отсвечивающими золотом на кремовом фоне бархатных занавесей. Новобрачная была настолько очаровательна, что за нее он не пожалел бы жизнь отдать; он сделал бы это ради одной ее улыбки.
К их венчанию Джек надлежащим образом отремонтировал дом, предложив взять его в аренду на пять лет, и он, как последний дурак, согласился, а потом ничего здесь не менял, надеясь, что Генриетта когда-нибудь захочет вернуться. Она сама выбирала отделку для их спальни, и теперь комната сияла подобно снежному берегу в солнечный день.
