Он проехал на своем скакуне мимо фургона-кухни и телег со всяким скарбом. Как настоящий солдат, Эверард ненавидел обозы, ибо они замедляют движение боевой колонны, к тому же с повозками случаются частые поломки. Однако ни одна знатная леди не может обходиться без этого, ведь ее всегда сопровождают слуги, и она должна иметь с собой всю необходимую утварь. Впрочем, в этом была и своя выгода: фургон-кухню обслуживали семь поваров, и рыцари могли надеяться на сытный обед вместо обычного в таких случаях сухого пайка или случайно подстреленной дичи.
Эверард въехал на дорожную насыпь и двинулся вдоль колонны, обращая особое внимание на внешний вид англичан. Их лица казались суровыми и грозными. Вот Эдвин Хейстингс, вот Харольд Атсон, два Эдмунда, два Эдгара, даже один Хрольф. Как бойцы, англичане были стойкими и смелыми, все наделены крепким сложением, присущим обитателям южных сакских земель.
Однако англичане, хотя и присягнули в верности своим завоевателям нормандцам, в глубине души питали к ним жгучую тайную ненависть. Тем не менее они хранили нерушимую верность принесенной ими присяге. Ставя себя на их место, Эверард не мог дать прямого ответа на вопрос: а как он сам вел бы себя?
И все же не было никакого сомнения, что англичане едва ли не самые лучшие наемники. Слишком многие из прибывающих из Нормандии рыцарей мечтали только о том, чтобы поскорее разбогатеть, разбогатеть любой ценой. Алчность толкала их на самые безрассудные поступки, хотя в эти времена, через шестьдесят лет после завоевания Англии нормандцами, шансы нажить большое состояние были невелики. Единственной реальной возможностью было жениться на богатой невесте. Эверард невольно обратил свой взгляд на графиню. Даже в своих мыслях он осмеливался называть ее только этим титулом.
Вместе со старшей дочерью она ехала на своей кобыле в передней шеренге. Глядя на их сомкнутые вместе головы, он предположил, что графиня учит семилетнюю Оди считать. Странная тщеславная причуда. Но к Констанс нельзя подходить с теми же мерками, что и к другим женщинам, мелькнуло у него в уме, графиня – женщина совершенно особенная, неповторимая. Благородная, изысканная.
Она ехала с откинутым капюшоном, и ее темные распущенные волосы развевались вокруг плеч, падали на спину. Когда ветер приподнимал их, можно было видеть длинную шею, гордый подбородок. Констанс походила на необыкновенно искусно выточенную статуэтку из слоновой кости. Но, изредка приближаясь к ней, Эверард видел, как пульсирует горячая кровь в ее висках, в узких кистях рук. Она была реальной, живой женщиной.
Шесть лет назад первый муж графини – де Кресси – назначил его начальником над всеми своими рыцарями. Эверард тогда только что вернулся из Святой земли, где брал приступом сарацинские замки, в нем жил какой-то беспокойный дух, не позволивший ему остаться в Гасконии. Этот дух понуждал его все время скитаться, пока он не приехал в Морле и не увидел ее.
Тогда ей было пятнадцать лет, она вынашивала своего первого ребенка, но была уже отмечена дивной красотой, которая расцвела впоследствии. Де Кресси погиб в Авранше во время преследования Роберта де Клито, сына старого герцога Нормандского, и король вскоре выдал ее замуж за француза Одо Эйвиля, одного из своих прежних врагов, которого хотел задобрить красавицей-женой и обширными землями в Англии.
Эверард, разумеется, не мог помешать этому. При одном воспоминании о ее втором замужестве его сердце болезненно сжалось. Боже правый, у него был единственный способ облегчить ее тяжкие страдания – убить жениха. Господь свидетель, сидя на своей кровати в казарме, он много ночей обдумывал, не вонзить ли ему свой меч в спину де Эйвиля. Только это могло бы спасти Констанс. И какая беда, если его схватят и обвинят в убийстве? Но что, если злые языки объединят их имена и его любовь выплывет наружу? Ведь тогда на нее ляжет незаслуженный позор. Только это соображение и остановило его.
Все это время за Констанс неотступно следовали глаза сплетников, их уши ловили каждое слово о ней. И сплетни широкими кругами расходились за стенами замка. Эверард внимательно наблюдал за ней и поэтому знал о ней все, даже не пользуясь никакими слухами.
Де Эйвиль погиб на поле битвы, прежде чем он успел его убить. Третьим ее мужем был Уильям Хэрси, который был одержим одним-единственным желанием – иметь наследника. На саму Констанс он почти не обращал внимания.
Эверард сглотнул. Он чувствовал, что лишь напрасно мучает себя. Но иногда смотреть на нее хотя бы изредка было пьянящим удовольствием, он только и мечтал о том, чтобы взять ее мягкую узкую руку в свои ладони. Мечтал обнять ее. Даже поцеловать в сочные, упругие губы.
Что за опасные мысли посещают его? Ведь он ее вассал, свято поклявшийся верно служить ей, защищать ее. К тому же ему тридцать два года, и он давно уже не влюбленный теленок, одержимый несбыточными мечтами. У него нет ни малейшего права даже мечтать о ней. Как это говорится в песне:
Она юна, прекрасна, как луна,
И так же далека от нас она…
Глупая песенка. И все же…
И все же это не мешает ему безумно ее любить.
В этот момент Эверард увидел, что графиня подняла глаза и нахмурилась. Из фургона с пленниками доносился разъяренный рев. Ее маленькая дочурка что-то сказала, и графиня оглянулась, видимо, ища его глазами, чтобы выразить свое недоумение по поводу происходящего.
Тихо выругавшись, Эверард поскакал в арьергард.
Через несколько минут Лвид сказала:
– Смотри, что ты натворил. Если бы ты не требовал вернуть тебе одежду, они не поколотили бы тебя.
Она сидела, болтая ногами у открытой задней двери. Насильственное купание смыло с ее лица следы угля и красной краски, которой она мазала губы. Ее темные, сбившиеся в диком беспорядке кудри были чисты. И выглядела она гораздо моложе.
Лвид наблюдала, как рослый темноволосый предводитель рыцарей с нахмуренным видом отъехал прочь. На крики пленника он тут же ответил несколькими ударами хлыста и в заключение ударами кнутовища по голове. И теперь Сенред глухо стонал, обхватив руками голову.
– На этот раз этот зверь наказал тебя справедливо, – сказала она. – И чего ты лезешь на рожон? Может быть, одежды, которые они тебе дали, и куцые, но, по крайней мере, не такие драные, как твои старые.
Лвид перебралась к нему поближе, чтобы взглянуть на спину, где на рубашке виднелось большое пятно крови от ударов хлыста. Она обладала большей свободой передвижения, чем ее товарищ по несчастью, ибо ее руки были прикованы к длинной цепи.
Не поднимая головы, он прорычал:
– Я не виллан! И хочу, чтобы мне вернули мои панталоны, модные парижские сапоги, которые наверняка натянул какой-нибудь из этих поганцев, и рубашку. На кой черт мне эти дурацкие мешки из-под зерна?
