Кажется, здесь. Эсма тихо вошла. Тишина. Неподвижное тело Назира словно срослось с ложем и темнотой.
Она хотела позвать юношу, но он первым подал голос:
— Кто… кто здесь?!
— Это я, Эсма.
— Эсма?! — В том, как он говорил, было что-то странное, но она еще ничего не поняла.
— Да, я пришла к тебе.
Девушка сделала шаг вперед, и вдруг ее ослепил яркий огонь.
Эсма стремительно обернулась. Айша с лампой в руках, евнух Али, который держал факел. И… Рахман в шелковом халате, изумленный и разъяренный вне всякой меры.
Назир сидел на кровати с недоуменным и заспанным видом; он щурился, будто не понимал, зачем они здесь собрались и о чем говорят.
— Посмотри на нее, Рахман! Она не только бесплодная, но и распутная! Удрать из гарема и явиться в комнату к чужому мужчине, да еще ночью! А как она выглядит?! Полуголая, но при этом накрашенная и надушенная, как перед мужем! — воскликнула Айша.
Рахман оскалил зубы, как зверь, и сжал кулаки.
— Как ты здесь оказалась, тварь?! — закричал он на Эсму, а потом обратился к евнуху: — А ты куда смотришь, лентяй?!
— Я увидел, как она вышла из своей комнаты и направилась на мужскую половину дома. Я решил проследить за ней, а потом позвал госпожу и вас, — пытался объяснить Али.
Рахман ар-Раби шагнул к Назиру.
— А ты что скажешь, мальчишка? Что она делает в твоей комнате?!
— Откуда я знаю?! Я спал, а она пришла… Потом появились вы.
— Евнухи докладывали, что, когда Назир навещал меня на женской половине, она норовила появиться перед ним без покрывала и строила ему глазки, но я не хотела верить, — сказала Айша.
Рахман повернулся к юноше:
— Это так?
Назир развел руками.
— Я ни в чем не виноват… Я ничего не делал… Это ваша жена, господин…
Больше Эсма ничего не слышала. Ее глаза закрылись и перестали видеть то, что она была не в силах ни преодолеть, ни постичь, ни принять. На нее навалилось что-то невыносимо тяжелое, и ей стало трудно дышать. Будто груда песка или огромный камень придавили ее слабое сердце и стерли его в порошок, а душа превратилась в струйку черного дыма, который остается после того, как погаснет, исчезнет, умрет последнее пламя.
Когда умирают любовь, надежда и вера, не остается ничего. Тогда человеку не страшен ни людской суд, ни кара Аллаха.
Если б Эсма упала мужу в ноги, если б она попыталась рассказать ему правду и стала молить его о прощении, возможно, ее судьба сложилась бы по-другому. Однако она не двигалась и молчала.
Рахман ар-Раби не тронул Назира, но велел ему убираться из города. Айша дала племяннику обещанные деньги, и наутро он покинул Багдад.
Рахман мог бы наказать Эсму по праву мужа, однако он был настолько оскорблен, что решил покарать ее по всем правилам закона. Айша предлагала вернуть девушку отцу (в этом случае ее семья была бы опозорена и никто никогда больше не женился бы на Эсме, однако она осталась бы жива), но верховный кади Багдада счел такое наказание слишком мягким.
Дело рассматривалось в суде при ближайшей мечети. Девушку судил незнакомый кади, в помещении не было ни Рахмана, ни Назира, ни Айши, ни евнуха Али. Свидетелями ее преступления выступали какие-то странные люди, которых она не знала. Эсма не могла ничего понять; между тем в те времена при каждом судье состояли особые доверенные лица, так называемые «постоянные свидетели», чьи показания использовались, когда в деле не было никаких неясностей или когда высокопоставленные обвинители не желали присутствовать в суде.
Согласно Корану обвинение в акте прелюбодеяния должны были подтвердить четыре свидетеля, в противном случае оно не имело силы. В данном случае свидетелей было даже больше и они призывали в очевидцы самого Аллаха, что окончательно сломило Эсму.
Девушке вынесли предельно суровый, но справедливый приговор: публичная казнь на площади. Ее должны были закопать в землю по шею и разбить голову камнями, а пока разули, раздели до рубашки, обрезали волосы по плечи и бросили в городскую тюрьму, где были вши, крысы и содержались преступники — убийцы, насильники, воры. Когда стражники вели Эсму в тюрьму, они хватали ее за руки и лапали за грудь, словно распутную девку, глумливо смеялись и отпускали непристойные шутки.
Во время суда девушка не отвечала на вопросы; впрочем, в этом не было необходимости. Она была бледна и неподвижна, словно глиняная кукла. С жизнью, как и со всем хорошим и плохим, что с ней случилось, было покончено. Оставалось совсем немного — дождаться смерти.
Когда слухи об Эсме дошли до ее родителей, Тарик бросился к Рахману ар-Раби, но тот его не принял. Рашид ал-Джибал развел руками и сказал, что ничем не может помочь. Девушка совершила смертный грех, и теперь ее судьба в руках Аллаха.
День, когда Эсму вели из зала суда в тюрьму, не отличался от остальных. По улицам Багдада спешили водоносы с мокрыми бурдюками на спинах, семенили нагруженные корзинами ослики, брели согнувшиеся под грузом носильщики. Мостовая дрожала от тяжелой поступи волов и вооруженных воинов. Как и прежде, мир был полон яркого солнечного света, узорчатых теней, запаха еды и цветов, мужских голосов и незримого присутствия девушек и женщин за толстыми стенами домов и дворцов.
Таир обожал тесноту и пестроту базаров, заваленных коврами, оружием, медной посудой, конской сбруей и седлами, шелками, сырами и зеленью. Юноша ощущал себя в своей стихии — особенно там, где продавались женские украшения и всякие ценные мелочи.
Случалось, он по-разному одевался и по-разному себя вел. Человек всегда одинаков перед Богом, но только не перед другими людьми.
Таир умел заговорить зубы любому торговцу, мог разыграть оскорбленную невинность, решался на самый изощренный обман. А еще он обладал способностью становиться почти невидимым.
Юноша неторопливо шел меж рядов, обстоятельно прицениваясь к товарам, когда увидел обычную для этих мест и времени процессию: жертву, глашатая и палачей.
По базару вели полураздетую девушку. Она опустила голову и была бледна, как тень. Таир невольно прислушался к тому, что выкрикивал глашатай. Супружеская измена. Казнь на площади. Юноша вгляделся в окаменевшее, серое лицо преступницы. Не может быть! Неужели это она?! Та самая девушка, у которой он когда-то украл жемчуг!
Как и любой вор, Таир ненавидел правосудие. Но дело было не только в этом. Он вспомнил солнечные дни своего детства, материнские ласки Лейлы — те невинные и светлые впечатления, что навсегда остались в его жизни. А еще в сердце юноши сохранились воспоминания о девочке с жемчужным ожерельем и вкусе прохладного шербета, какого он никогда не пробовал ни прежде, ни после того дня.
