Как-то днем, когда Алиса лежала в объятьях Ники, он вдруг сказал:
— Сегодня — наш последний день здесь. Утром я получил известие — в воскресенье государь устраивает смотр, в нем участвуют кавалергарды, и мое присутствие необходимо. Ты поедешь со мной. Сегодня вечером собери все необходимое. Утром я пришлю за тобой карету.
Алисе очень хотелось думать, что она ослышалась или неправильно поняла Ники, но — увы! — это было не так. Более всего ее шокировало то, что она, дворянка, получившая прекрасное воспитание и образование, мечтала только о том, чтобы забыть о муках совести, отвергнуть все, чему ее учили родители, и сказать просто — я поеду с тобой.
Но у нее была дочь, которую нельзя лишать возможности жить нормальной, упорядоченной жизнью. Иначе искушение сказать «я поеду» было бы слишком велико.
Горестно вздохнув, Алиса напомнила себе, что все и так должно было закончиться с возвращением домой господина Форсеуса. Это «нежданное счастье» (так она про себя называла то, что происходило) просто окончилось на несколько дней раньше.
— Я не могу, — спокойно ответила Алиса.
— Почему? — спросил Ники с легким раздражением. Он не привык получать отказ.
— Мне надо думать о дочери, — ответила она прямо.
Ники колебался лишь одно мгновение. Да, конечно, ему следовало вспомнить о ребенке. Дочь, сказала она. Как же ее зовут? Кажется, она говорила, но он забыл. Помолчав немного, Ники решительно сказал:
— Возьмешь ее с собой.
— Нет, я не могу, — повторила Алиса.
Ники, проснувшись окончательно, озадаченно спросил:
— Почему это? У тебя будет такой дом, какой пожелаешь. Я найму няню и гувернантку — естественно, англичанку: сейчас все предпочитают англичанок. Вот увидишь, я обо всем позабочусь.
Господи, ну почему она не может просто сказать «да»? Ники к ней так добр, и, бог тому свидетель, она заслужила хоть немного счастья за все эти годы страданий! Почему она не может сказать «да»? Алиса отлично знала, что, даже когда она наскучит Ники, он будет великодушен и обеспечит ее будущее. Всем своим сердцем она желала быть с ним. Но через то, что внушено человеку с детства, не так-то легко переступить.
— Нет, Ники, нет. Ничего не получится, — с грустью ответила Алиса.
Николай начинал сердиться не на шутку. Неужели она такая же, как все? Торгуется, хочет получить дом побольше и выезд получше? Неужели он обманулся безыскусной искренностью и невинным видом Алисы? Ему казалось, что нет, но, видимо, он ошибался…
Что ж, он заплатит столько, сколько она пожелает, если цена будет не слишком высока. Он хотел ее, и, черт подери, он был игроком — просаживал за ночь целые состояния. Наверняка то, чего она попросит, ему по карману.
— Скажи же, чего еще ты хочешь, — сказал он холодно, решив, что легко не сдастся.
— Мне ничего от тебя не нужно, Ники, — ответила Алиса удрученно. — Ты подарил мне неделю счастья, и я очень благодарна тебе. Я понимала, что все это закончится, когда мой муж вернется из Хельсинки. Прости меня. Мне надо думать о будущем своей дочери.
— Ты же сама говорила, что не можешь больше жить с этим садистом! — возмущенно возразил Ники.
Алиса тяжело вздохнула. За эту неделю, сама себе удивляясь, она успела рассказать Ники очень многое — поведала ему всю историю своего ужасного брака. Она рассказала, как в пятнадцать лет вышла замуж, как Форсеус требовал от своей жены-подростка, чтобы она удовлетворяла его извращенные желания. Рассказала о том, что после рождения дочери он на несколько лет оставил ее в покое, но недавно снова возобновил свои посягательства. Ей было стыдно говорить об этом, но после настойчивых расспросов Ники узнал, что ее муж получал удовлетворение, только истязая свою жертву.
Когда Алиса забеременела, тело жены вызывало у Форсеуса непреодолимое отвращение, а новорожденную Кателину он объявил дьявольским отродьем. Форсеус порой впадал в религиозный фанатизм (что часто случается с людьми, имеющими сексуальные отклонения), родимое пятно на ноге Кателины он счел печатью дьявола и с самого дня ее рождения отказывался смотреть на свою дочь.
Ники ее рассказ привел в ярость. Этот старик имел все права на Алису, спал с ней, лапал ее своими мерзкими ручищами, издевался над ней! «Господи, да как же она это терпит?» — думал он с негодованием. Этот Форсеус, будь он проклят, был настоящим чудовищем.
— Я давно говорю себе, что когда-нибудь уйду от него, но сначала мне нужно найти хоть какую-то работу, — объяснила Алиса.
— Работу?! — переспросил Ники в недоумении, не поверив собственным ушам. — Черт возьми! Зачем тебе работа? Я о тебе позабочусь.
«Он действительно не понимает», — в отчаянии подумала Алиса. Ей вдруг стало ясно, что для Ники достоинство женщины, ее гордость — нечто абсолютно необязательное, всерьез он этих понятий никогда не воспринимал. Очевидно, до сих пор ему встречались женщины, которые нуждались в опеке и уж никак не искали независимости. Богатые и бедные, аристократки и мещанки, все они были для него одинаковы. «Но я другая, — решила про себя Алиса. — Во мне есть упорство и сила воли — иначе как бы я выдержала столько лет с Форсеусом?»
— Ты не можешь меня понять, Ники. Есть такие понятия, как женское достоинство и гордость. Я не девка, которую можно купить, предоставив ей дом, няню и гувернантку.
— Я действительно, черт подери, не могу этого понять! — процедил он сквозь зубы, изо всех сил стараясь сдержать свой гнев. Женская гордость! Господи Иисусе! Да вся гордость у них между ног! — Так ты что, не поедешь?
Его бесило, что ему отказывают, раздражала Алисина наивность. Неужели она думает, что в целом мире найдется такая девка, которой предложат такую обеспеченную и пристойную жизнь, какую он предлагает ей? Да он даже согласился на то, чтобы она взяла с собой свою дочь!
— Нет, — ответила она твердо.
— Очень хорошо, — произнес Ники стальным голосом. — Позволь поблагодарить тебя за прекрасную неделю. — Он потянулся к столику у кровати и, достав из ящика пачку банкнот, швырнул их на обнаженный живот Алисы. — Это было прелестно, — добавил он холодно и саркастически усмехнулся.
Алиса собрала деньги, аккуратно переложила их на пол, встала и поспешно, насколько позволяло платье с множеством нижних юбок, оделась.
Николай мрачно, не проронив ни слова, смотрел на нее, а когда она ушла, презрительно расхохотался. Он смеялся над собой, над тем, что после стольких лет доверился страсти, забыв про свою обычную сдержанность. «Идиот, кретин!» — ругал он себя. Через несколько секунд он потянулся к шнурку звонка, дернул за него и, когда появился вызванный им слуга, отрывисто приказал:
