– Я знаю, – сказал он, не глядя на Роуз, он все утро избегал смотреть на нее. – Видел, как вы обе гуляли по улице.
Отец Микки слегка приподнял брови. Если эта конопатая девчушка, которой так полюбилась его лошадь, успела обзавестись подружкой на Бексайд-стрит, она там легко освоится. Однако Альберт не мог представить, что ее старшая сестра найдет там друзей. Такого никогда не будет – в этом он уверен на все сто.
Едва машина доктора Тодда запрыгала по булыжникам Бексайд-стрит, на каждом крыльце которой торчали ее обитатели, вышедшие поглазеть на диво с мотором, Нина крепче обняла отца, не столько ради того, чтобы поддержать его, сколько ради собственного спокойствия. Улица была еще хуже, чем она воображала. Длинная и прямая, она спускалась вниз, в бесконечность, и только арки над проходами на зады нарушали тоскливое однообразие черного от дыма камня, из которого были выстроены дома.
– Мне… оч…ень жаль, ма…лыш…ка, – с мучительным усилием выговорил Лоренс, ласково похлопав Нину по плечу левой рукой, сохранившей подвижность.
Она поспешила сморгнуть слезы, готовые вот-вот скатиться по щекам.
– Тебе не в чем винить себя, папа, – сказала она, испытывая мгновенный приступ раскаяния из-за того, что позволила отцу угадать ее чувства. – Ты не мог предотвратить удар. И мы не будем жить на Бексайд-стрит вечно. – В приливе решимости глаза ее вспыхнули, как изумруды. – Мы не проживем на Бексайд-стрит ни днем больше, чем это будет абсолютно необходимо!
– Нам придется жить на этой проклятой Бексайд-стрит до второго пришествия, – с горечью произнес Но-уэл полгода спустя, когда они с Ниной невесело шли по берегу реки, направляясь без особой цели в сторону Аллертона. – Мне неприятно, что ма и Роуз радуются, живя душа в душу с Уилкинсонами и прочими друзьями, которыми они обзавелись. Я так не могу. Нахожу это попросту невозможным. У меня нет студии. Я хотел бы натянуть на подрамник холст четыре фута на пять, но это немыслимо в комнатенке восемь футов на три, где к тому же еще стоит кровать.
Нина сочувствовала брату и в то же время завидовала ему. Да, комната у него маленькая, зато он ни с кем ее не делит. А она делит с матерью и Роуз, и когда они собираются там все трое, как говорится, даже для кошки места не найдется. Во всем доме ни дюйма свободного пространства. Внизу была единственная комната, так сказать, на все случаи, общая. В отличие от большинства домов на Бексайд-стрит здесь были постланы ковры; одна дверь выходила к короткой, с крутыми поворотами лестнице, ведущей в спальни, вторая – к лестнице в подвальный этаж, а еще одна – просто на улицу. Одну стену почти полностью занимала кухонная плита, очень большая, черная, служившая одновременно и для приготовления пищи, и для обогрева. Постель отца была расположена в другой части комнаты, у единственного окна. Ручная швейная машина практически не сходила со стола.
– Даже если бы ты имел студию, покоя и тишины у тебя бы не прибавилось, – сухо проговорила Нина, слегка касаясь на ходу кончиками пальцев верхушек высокой травы. – Либо Дженни Уилкинсон помогает Роуз стирать в подвале, причем хохочет во все горло, громко болтает и расплескивает воду по всему полу, либо мамаша Дженни сплетничает с мамой на крыльце, либо Альберт Поррит сидит возле отца и болтает, не закрывая рта.
Ноуэл в ответ испустил страдальческий стон. Он не особо сетовал по поводу невысокого уровня развития Дженни Уилкинсон или ее матушки, Альберта Поррита и его сына Микки, а также других гостей из числа соседей, сменявших друг друга у них в доме. Он не мог привыкнуть к тому, что дом этот превратился в проходной двор. На Джесмонд-авеню проявления дружеских чувств ограничивались разговорами на улице или в местных магазинах, а когда людей приглашали в дом, они обычно стучались, прежде чем войти. На Бексайд-стрит никто не стучался в дверь. На Бексайд-стрит двери никогда не запирались, а в хорошую погоду были просто приоткрыты или даже распахнуты настежь.
– Как странно, – начал он задумчиво. – Подумай, как странно, что ма, выросшая в таком огромном доме, как Крэг-Сайд, легко приспособилась к шитью и жизни в фабричном коттедже размером с кроличий садок.
Они дошли до того места на берегу реки, где деревья росли у самой воды, и Нина остановилась. Дальше она не намеревалась идти. Если Ноуэл хочет дошагать до Аллертона, пусть дальше делает это один.
– Мама счастлива, если счастлив отец, – сказала Нина, – и она понимает, что ему лучше жить на Бексайд-стрит, – ведь ты, я и Роуз по-прежнему посещаем школу искусств, а останься мы на Джесмонд-авеню, ему только и пришлось бы дожидаться каждый день, когда мы вернемся с работы на фабрике.
Ноуэл никак не отозвался на ее слова. Непохоже, что Нина стала столь прозаичной, однако она высказала правду, от которой не отмахнешься просто так, и напомнила себе самой, ради чего следует терпеть их нынешние условия существования. Ноуэл еще глубже засунул руки в карманы фланелевых брюк, и тут ему в голову пришла мысль, полностью захватившая его внимание. Почему бы, вместо того чтобы просто терпеть условия существования на Бексайд-стрит, не заработать на них? Почему не запечатлеть улицу и ее обитателей на полотне? Используя при этом технику экспрессионизма?
– О Боже ты мой! Ты слушаешь меня или я разговариваю сама с собой? – возмутилась Нина, второй раз спросив брата, знает ли он, что человек, заменивший их отца у Латтеруорта, пригласил Роуз в их художественную мастерскую, чтобы она приглядывалась к работе.
Ноуэл, возбуждение которого росло с каждой секундой, вынул руки из карманов. У него есть подготовленный холст, и он знает, что на нем изобразить.
– Ты разговариваешь сама с собой, – заявил он с братской прямотой. – Прости меня, Нина, но я должен идти. – Он попятился от нее по траве, усеянной маргаритками. – Мне нужно кое-что сделать. И сделать прямо сейчас, немедленно!
Без дальнейших объяснений Ноуэл развернулся и припустился бегом по берегу в сторону Бычьего брода.
Нина произнесла словцо, которое однажды сорвалось у Микки Поррита, когда он считал, что никто его не слышит. И опустилась на траву без всякой грации, что было для нее абсолютно нехарактерно. Плохи дела, по-настоящему плохи. Хоть Ноуэл и не жалует жизнь на Бексайд-стрит, она его не особо беспокоит. Ничто его не беспокоит, поскольку он может заниматься живописью.
Ну а Роуз… Нина резким движением сорвала маргаритку. Роуз чувствует себя на Бексайд-стрит счастливее, чем когда бы то ни было на Джесмонд-авеню. Они с Дженни Уилкинсон неразлучны, и обе крепко подружились с Микки Порритом, хотя она, Нина, ни разу не смогла вытянуть из этого парня ни слова. Собственно говоря, цель Роуз вполне достижима, даже при местожительстве на Бексайд-стрит. Художник, занявший место их отца у Латтеруорта, много лет работал с Лоренсом и питал к нему величайшее уважение. Через этого человека поддерживается контакт с Латтеруортом, и приглашение Роуз в художественную мастерскую для ознакомления с делом – прямое указание на то, что после окончания школы искусств она сможет занять там определенное положение.
