Ознакомительная версия.
Гассан преклонил колено перед султаном и благодарил его за эту необыкновенную милость. Место или, вернее, титул великого шейха при Константинопольском дворе давно уже было вакантным. Последним владельцем его был принц. Теперь же Гассан, как любимец султана, носил этот титул, дававший ему право не только по-прежнему быть всегда в свите султана, но и занять одну из высших должностей, с которой сопряжены были огромные доходы.
Когда через несколько дней после этого великий визирь занемог так опасно, что едва ли можно было надеяться на его выздоровление, то хотя Гуссейн-Авни-паша и заменил его в совете министров, но большинство его дел и докладов султану принял на себя Сади-паша. Абдул-Азису он был симпатичнее других, к тому же он пользовался полным доверием Махмуда-паши и более всех был посвящен в его дела.
Гуссейн-Авни-паша и его сослуживцы с досадой смотрели на нового молодого советника султана как на человека, казавшегося им опасным. Сади возвышался слишком быстро. Они начали бдительно наблюдать за ним. Хотя он еще и не мог вытеснить их, но все-таки повышение его было такого рода, что начинало сильно тревожить их, тем более что в свите султана был уже один важный придворный сановник, которого они боялись: им слишком хорошо была известна преданность его тому, кому он был обязан всем. От Махмуда-паши они уже избавились; хотя он еще не умер, но болезнь его была такого рода, что он был пока устранен. Теперь им угрожала новая опасность в лице Сади и Гассана. В обществе визирей возникали уже мысли и планы, преследовавшие неслыханную цель – свержение с престола султана Абдул-Азиса, который не расположен был служить их целям и хотел возвести на престол своего сына Юсуфа и отменить старые законы о престолонаследии. Но об этих планах пока еще умалчивали: они возникали только в головах отдельных лиц.
Хотя великий визирь Махмуд-паша и не умер скоропостижно от яда, поднесенного ему греком Лаццаро в письме, однако заболел таким сильным воспалением, что в течение нескольких недель жизнь его была в опасности. Даже когда непосредственная угроза его жизни была устранена, состояние его здоровья было еще настолько тяжелым, что доктора предписали ему немедленный отъезд из Константинополя. Махмуд-паша должен был в сопровождении семьи отправиться куда-нибудь подальше, в расположенное высоко над морем место, и там попытаться восстановить свое расстроенное здоровье. О занятии прежней, крайне ответственной должности пока нечего было и думать.
Когда Гассан через одного из слуг объявил ожидавшей его внизу в карете Сирре, что она свободна и может идти куда угодно, она тотчас же вылезла из кареты, а слуга вручил кучеру деньги за эту поездку. Итак, Сирра счастливо избежала всех опасностей, вырвалась из рук низвергнутого ею Мансура – но куда было ей теперь идти? Прежде всего ей хотелось отыскать Рецию. С этой целью она отправилась в дом убитой и уже похороненной Ганифы, но нашла дом пустым. Наступила ночь. Побродив безуспешно по улицам Скутари, она велела перевезти себя в Галату. Казалось, что-то тянуло ее к жалкому, старому, грязному домишке ее бесчеловечной матери Кадиджи, от которой она никогда не видела ничего, кроме оскорблений и мучений.
Чудно создано человеческое сердце! Вечно стремится оно вернуться под родительский кров, будь это даже бедная, жалкая хижина, и хотя бы ты там ничего не видел, кроме горя и лишений. Что за таинственная сила влечет нас под родительский кров? Есть ли хоть один человек на свете, который бы не стремился к нему, а в старости с отрадой не вспоминал о нем?
Итак, Сирра прокралась к жалкому, грязному, деревянному домишке, где жила ее мать – Кадиджа. Дверь была заперта. Над подъездом, как почти во всяком доме, находился маленький балкон. Со свойственным ей проворством Сирра взобралась на него и через отверстие в стене пролезла на чердак, где старая Кадиджа хранила разный ненужный хлам и куда она никогда не ходила. Тут Сирра расположилась на ночлег и здесь намерена была жить, подобно летучей мыши или сове, которые ищут себе убежища в заброшенных, необитаемых местах, где они защищены от людского преследования.
Густой, серый туман расстилался над лабиринтом улиц Лондона. Сквозь это покрывало не было видно ничего, кроме бесчисленного множества мерцающих огоньков уличных фонарей. Экипажи должны были двигаться довольно медленно, зато на тротуарах пешеходы передвигались с деловитой быстротой.
В аристократическом квартале Лондона, известном под именем Вест-энд, под вечер тоже господствовало сильное оживление, но пешеходов здесь было немного, разве только лакеи да повара. Зато все улицы были переполнены экипажами, отвозившими гостей знатных лордов или их самих в роскошные отели.
По Риджент-стрит, одной из лучших улиц Лондона, шел в этот туманный вечер молодой иностранный офицер. Он был в турецкой форме: серой военной шинели и фуражке. По-видимому, он искал номер дома. Навстречу ему попался лакей в желтой ливрее.
– Одно слово, – обратился к нему иностранец на чистом английском языке, – как близко отсюда отель леди Страдфорд?
Лакей пристальным взглядом окинул молодого иностранного офицера.
– Недалеко, милорд, – отвечал он вслед за тем. – На этой стороне, сразу же за Кондуит-стрит.
Молодой турецкий офицер поблагодарил его и пошел дальше. Завернув за угол названной улицы, выходящей на Риджент-стрит, он увидел впереди себя одетую в черное даму, которая переходила через грязное, сырое и скользкое шоссе. В ту же минуту несколько кабриолетов промчались по улице, направляясь к Риджент-стрит. Даме грозила опасность быть раздавленной.
Молодой офицер увидел, что лошади одной кареты чуть было уже не сбили ее с ног, и счел долгом спасти даму. Схватить ее и поставить на тротуар было для него делом одной секунды.
– Прошу извинения, миледи, – сказал он, когда дама была уже в безопасности. – Еще секунда, и вы были бы смяты лошадьми.
Дама под густой черной вуалью, пораженная бесцеремонностью незнакомца, смерила его гневным взглядом и хотела уже высказать ему свое негодование, но внезапно изменила тон, как только узнала настоящую причину такого поступка иностранца и увидела, что обязана ему спасением. По всей фигуре и обращению дамы молодой офицер сразу понял, что она принадлежит к высшему кругу.
– Если так, то к чему извинения, милорд, – сказала она. – Я не имею никакого повода сердиться на вас, напротив того, должна быть благодарна вам за оказанную услугу.
Очевидно, что-нибудь особенное заставило эту даму отправиться в такое позднее время одну, да еще пешком и под такой густой вуалью, чтобы не быть узнанной. Молодой турецкий офицер был, по-видимому, этим заинтересован. Дама в свою очередь была удивлена, встретив в этот час на Риджент-стрит турецкого офицера не в экипаже, а пешком.
Ознакомительная версия.
