Но в этот раз все было по-другому. Да и она совершенно другая.
Она прижалась к молодому дворянину.
— Я всегда поклоняюсь Святому Михаилу, — сквозь рыдания произнесла она, — но только теперь я понимаю его. Нельзя все время позволять им… быть сильнее…
Она обвела свои руки вокруг шеи Барданя и спрятала свое лицо, прижав его к мускулистому мужскому телу.
— Я должна была избрать его своим покровителем… Святого Михаила…
Он ничего не понимал из того, что она бормотала по поводу Святого Михаила. Он чувствовал, что она нашла убежище в его объятиях, а когда она подняла к нему свои блестящие от слез радости глаза, он прочитал в них нежность и растерялся совершенно.
— Вам нужно… — сказал он, — вам нужно что-нибудь выпить, чтобы согреться, прийти в себя.
Но она удерживала его, она притягивала его лицо к своему, она искала его губы. Тогда он попытался расстегнуть ей корсаж и обнажить плечи.
Она отступила, чуть ли не оттолкнула его.
— Послушайте меня, Никола…
Он побледнел.
— Нет! Нет! Вы играете моими чувствами… Вы подносите напиток к моим губам, а потом прячете его.
— Я должна вам сказать…
— Нет!.. Я не позволю вам одурачить меня.
— Да послушайте же меня, Никола де Бардань, — крикнула Она, топнув ногой.
— Вы спасли мне жизнь, но неужели вы не видите, что я на пределе? Постарайтесь успокоиться. И выслушайте меня… На моем теле есть клеймо — лилия! Вы слышите меня? Клеймо на теле — лилия!
Он посмотрел на нее как безумный, но никак не мог понять.
— Да, — продолжила она, — мне ее поставили раскаленным железом, как всем убийцам, проституткам и ворам.
— И как мятежникам!
— Да, — в ее голосе послышался вызов.
Она взяла руку Барданя и провела его по своей обнаженной подмышке.
— Здесь! Вы чувствуете?
Кончиком пальцев он нащупал на спине проклятый контур от печати: цветок лилии. От прикосновения его холодной руки она содрогнулась.
— Вы узнаете ее, эту лилию?
Он коротко спросил ее:
— Почему вы рассказали мне именно сейчас?
— Чтобы вы не наткнулись на нее сами…
Он с недоверием смотрел на нее. Ее губы дрожали. Что это, страх перед разоблачением? Или же радость оттого, что она прочла в его взгляде смущение, какое испытала сама?
— Это… Это и было причиной? — прошептал он умирающим голосом. — Когда вы отказали мне в Ла Рошели?
Об этом она не подумала, но тут же поняла, что должна согласиться. Подобное внушение успокоит раны любви, которые она когда-то нанесла ему.
— Да! Что мне оставалось делать? Я была отверженной, а вы, вы были королевским лейтенантом!
— Это ужасно! Вы не должны были! Вы должны были… довериться мне!..
Он прижал ее к своей груди, затем медленно скользнул к ее ногам, на колени.
— Моя прекрасная служанка!
Рыдание сдавило ему горло. Она почувствовала, как его сильные руки стальным кольцом обхватили ее талию. От прикосновения к животу его лба у нее закружилась голова. Ее пальцы вцепились в волосы человека, стоящего перед ней на коленях. Но вместо того, чтобы оттолкнуть его тяжелую голову, она еще сильнее прижала ее к себе.
Его горячие губы вели ее к высшему блаженству. Он помог ей раздеться, его жесты были нежными и благоговейными.
Медленно он подвел ее к кровати, и они легли. Они смотрели друг на друга, ошеломленные совершенной свободой их обнаженных тел, которые могли сплетаться воедино и вновь отдаляться, следуя за приливами желания. Они позволили этому желанию вырваться наружу. Их руки и губы ласкали друг друга. Они растворились в бесконечном поцелуе, его горячее дыхание опалило их и блаженным теплом разлилось по жилам. И это могло теперь длиться вечно, пока хватит ни дыхания и сил.
Порывисто дыша, они предавались ласкам, и тела их, сплетенные воедино, охватило такое упоение, доходившее до страдания и толкавшее их в бездну страсти. Когда возбуждение достигло апогея, они погрузились в блаженство, пьянящее и пронзительное; они не могли себе представить раньше, что сладострастное слияние их тел будет таким всепоглощающим.
— Вы — сама честность! — шептал ей в ночи Никола де Бардань.
Что он хотел этим сказать? Что, перейдя границу, она честно предавалась наслаждению? Почему бы и нет? Ей было хорошо в его объятиях. Оба они были достаточно искушены в любви, поэтому в их первой ночи не было ни колебаний, ни стеснений.
Бардань отличался разнообразием в любовных утехах, он был чувственным, нежным и настойчивым, тем более что он сознавал, что именно ее он ласкал, целовал, обладал ею; его мрачное отчаяние уступило место любовной фуге и мысли, что он успокоит ее своими ласками и нежными словами. Его пышные речи смешили ее. Обнявшись, они провалились в сон, как будто в бездонный колодец, потом просыпались от прикосновения губ и вновь погружались в упоительный праздник любви.
В один из коротких промежутков забытья Анжелике приснилось, что какие-то мужчины преследуют ее, чтобы убить.
Она проснулась от своего крика, но молодой человек уже склонился к ней и целовал ее, чтобы успокоить.
Она вспомнила почти с наслаждением, что ужасные преступники мертвы, а она жива, и ее ласкает возлюбленный. Да, любовь никогда не оставит ее, любовь и жизнь!
А те, другие, — лишь жалкие трупы на дне холодной реки.
В порыве благодарной нежности она прижалась к груди мужчины и услышала, как бьется его сердце.
Розовый свет зари проникал в окна. Проснувшись в состоянии томного блаженства, она увидела Никола де Барданя около очага, бросавшего на вчерашние угли маленькие поленья и щепки.
В полумраке его слишком белая кожа почти светилась и отливала мрамором. Он подошел к краю кровати. Анжелика села и обхватила руками его колени. Так они и оставались какое-то время, прижавшись друг к другу.
Пальцы королевского посланника поглаживали кожу, где была роковая лилия.
— Сколько отчаяния в этом мире! — прошептал он. — Сколько утраченного счастья, сколько не праведных дел, совершенных в угоду принцам! А нужно лишь любить… и быть любимым… Почему я вовремя не понял это? Почему вы позволили мне зарыться в мои ужасы?
— Подумайте! А к чему бы привело вас мое стремление поколебать вашу уверенность исполнительного чиновника?
— Да! Вы правы! Вы совершенно точно судили обо мне. Я был слишком наивен, бежал от реальной жизни, боясь, что она разрушит мои иллюзии. А они меня так устраивали! В своем служении королю я видел чуть ли не божественный долг. В итоге я выбрал ложные пути. Я не мог понять, что главное в жизни — быть справедливым и работать над своей душой, а не философствовать впустую.
Тронутая грустными нотками в его голосе, она прикоснулась щекой к его гладкому круглому плечу. Ей было приятно чувствовать его кожу, и спокойствие незаметно пролетевших часов обволакивало ее. Так, поддерживая друг друга, беззащитные в своей наготе, как Адам и Ева, счастливые от сознания, что они существуют, они обменивались короткими фразами и воспоминаниями.
