За обедом Себастьян Мелинкорт, несмотря на обилие всевозможных яств, старался быть умеренным в еде и наблюдал за всем происходящим. Поразмыслив, он пришел к выводу, что главная опасность в том, что герцог де Шартре, вне всяких сомнений, прекрасно представлял свое непоколебимое всемогущество.
Его отец, Филипп де Грос, четвертый герцог де Шартре, еще находился в добром здравии, жил в уединении вместе со своей возлюбленной в Баньоле; там он занимался исключительно охотой, несмотря на свою чудовищную тучность и то, что частенько падал с лошади.
Еще он обожал азартные игры и испытывал ужас перед выполнением любого серьезного дела. При этом герцог не обращал ни малейшего внимания на поведение своей. жены, очаровательной Луизы-Генриетты де Бурбон-Конте, которая скончалась в возрасте двадцати трех лет.
Доктора заявили, что причиной ее смерти была скоротечная чахотка, но каждый, кто знал ее, понимал, что в действительности она умерла из-за крайней невоздержанности и распутства.
Филипп де Шартре был первым ребенком у своих страстно любящих друг друга родителей, их любовные отношения были настолько пылкими, что герцогиня де Толлар заметила по этому поводу: наконец-то найден способ превратить брак в нечто весьма неприличное.
Было какое-то необъяснимое фамильное сходство у всех представителей Орлеанской ветви Бурбонов. От отца к сыну передавалась грузная фигура, гиперсексуальный темперамент, неуемная страсть к войнам и удовольствиям, любовь к всевозможным излишествам и, как следствие, подагра и в конце концов апоплексия.
Обладая такой наследственностью, Филипп де Шартре был готов к бурной и нескучной жизни. Он поднимался на воздушном шаре, спускался в шахту, участвовал во всех известных соревнованиях на лошадях, гувернантка собственного ребенка была его любовницей, а неуемная страсть к азартным играм и экстравагантным выходкам едва не привела его на грань полного разорения.
Как-то у Филиппа де Шартре возникла отчаянная и блестящая идея. В то время он жил в Париже во дворце, который принадлежал его отцу, герцог перестроил и сделал источником своих доходов внутренний двор и прилегающие сады дворца Пале-Рояль, превратив их в громаднейший центр азартных игр и проституции. Эта шокирующая затея имела тем не менее большой финансовый успех. Воплощение идеи в жизнь отняло у того несколько лет, и все эти годы не было недостатка в тех, кто предрекал ему неминуемый финансовый крах; однако, когда все приготовления были закончены, Филипп де Шартре фактически за одну ночь превратился в богатейшего вельможу французского королевства.
За обедом, казалось, шел обычный светский разговор, и все-таки время от времени возникало ощущение, что за простыми замечаниями кого-либо из присутствующих таится неприкрытая злоба. Герцог де Шартре и его гости старались, как отметил про себя Себастьян Мелинкорт, не говорить о королеве, но за маской приличия и каждым безобидным словом таилось ядовитое жало.
Они болтали о скандалах, случившихся при дворе, сплетничали с удовольствием о своих друзьях и знакомых, Мелинкорт заметил, что самые мрачные истории, отвратительные анекдоты, гнусные инсинуации касались тех лиц в Версале, которые ближе остальных стояли к Людовику и Марии-Антуанетте.
Губительное действие этой клеветы было особенно смертоносно из-за того, что люди, распространявшие клевету, сами по себе были интересны, умны и не лишены очарования, и это было еще губительнее для тех, кого они пытались очернить.
Одна из присутствовавших на обеде дам, которую гостям представили как мадемуазель Лаваль, была, как подозревал герцог Мелинкортский, приглашена с определенной целью — стать дамой его сердца. Она совершенно недвусмысленно давала понять о своих желаниях, и, если бы герцог не сосредоточил свое внимание на более важных вещах, он, пожалуй, мог бы и увлечься этой женщиной или по крайней мере насладиться счастьем на короткое время, она открыто пыталась завлечь его в свои сети.
Она, без сомнения, была привлекательной особой, ее темные волосы создавали удивительный контраст с белой кожей и необычным зеленым цветом глаз. Глаза у дамы были слегка раскосыми, в ее внешности было что-то восточное. У мадемуазель Лаваль был низкий хрипловатый голос, а привычка прикусывать нижнюю темно-розовую губу обольщала и соблазняла. Фигура женщины была совершенной, вырез платья — настолько глубок, что кружева и ленты, которыми был украшен корсаж, скорее подчеркивали ее прелести, чем скрывали.
Мадемуазель Лаваль не отходила от герцога Мелинкортского ни на шаг. Раз или два герцогу показалось, что он уловил полный безысходной печали взгляд Аме, но в создавшемся положении он не мог уделить ей больше внимания, чем обычному пажу.
Под предлогом того, что ему потребовался носовой платок, герцогу удалось отослать девушку наверх, в свою комнату; но, когда он поднимался к себе, чтобы переодеться к очередной трапезе, его постоянно сопровождал лакей довольно странного вида, и его светлости никак не удалось и в этот раз поговорить с Аме наедине.
Во время путешествий герцог всегда возил с собой в карете небольшой дорожный сундук с самыми необходимыми вещами на тот случай, если дорожные кареты с остальным его багажом по какой-либо причине задержатся в пути и отстанут. Поэтому он, к счастью, мог переодеться сейчас в более подходящее платье, чем то, которое надел специально для путешествия в карете. Однако Аме была вынуждена оставаться в том же бархатном костюме, в который она переоделась утром, когда они выезжали из гостиницы в Шантильи. Сундук с одеждой, который ей передал Адриан Корт, перевозили вместе с другими вещами герцога Мелинкортского, и в данную минуту он должен был находиться где-то на пути в Париж.
Девушку непрестанно мучила одна мысль: что же случится, когда слуги вместе с багажом прибудут в особняк, снимаемый герцогом Мелинкортским, и не обнаружат там своего хозяина? Герцог думал о том же, но он был уверен, что Хьюго Уолтхем не будет волноваться из-за его отсутствия в Париже: это, к сожалению, удел тех, кто ведет беспорядочный образ жизни и часто меняет свои планы, а также потому, что в свое время герцог негодовал по поводу того, что о нем волновались, называя это «ненужной суетой».
Очаровательная улыбка, томный взгляд карих глаз не раз заставляли герцога откладывать свой отъезд или опаздывать с прибытием в назначенный срок. Как-то раз, когда его светлость возвращался домой после скачек в Ньюмаркете, милое личико, замеченное им в окошке одной из карет, заставило герцога съехать с проезжей дороги и блуждать затем по извилистым лесным тропам и незнакомым заповедным местам.
