— Вот, мерзавка, — прошипела Исабель, оскалив в жестокой улыбке белоснежные зубы. — Боится напрямую обвинить дочь графа и пытается навести папеньку на мысли, будто я отравила это слабовольное отродье, — и снова уткнулась в аккуратные строчки.
«…Всем прекрасно известно насколько мягкое и доброе сердце у нашей молодой хозяйки. Исабель настолько внимательна и сострадательна, что принимает слишком живое участие в судьбе и здоровье раба, присланного герцогом де Альбукерки в качестве подарка своей невесте. Она подолгу пропадает в конюшне, любуясь жеребцом и следит за тем, чтобы раб не испытывал ни в чем нужды. Когда же он почувствовал себя плохо, то госпожа Исабель выхаживала его словно родного брата и не отходила от него, пока лихорадка не отступила. Все поступки госпожи Исабель говорят о ней, как о заботливой и добросердечной девушке, но вы же знаете, что нет такого блага, которое досужие сплетники не превратили бы порок. Я опасаюсь, как бы до герцога не дошла искаженная недоброжелателями молва, и в то же время не хватает жестокости запретить девочке совершать благие дела.
Мы все уповаем на вас, ибо только возвращение Вашего сиятельства и ваша кристальная репутация смогут защитить нас от дурного глаза и дурной молвы.
Ваша покорнейшая слуга, Эдуарда.» — заканчивалось послание.
— Ну, дрянь, ты у меня получишь, — сквозь зубы прошипела Исабель и поднесла письмо к трепещущему огоньку.
Яркий язычок лизнул уголок бумаги. Пергамент сначала пожелтел, потом начал чернеть и осыпаться, а пламя взбиралось все выше, и желтизна ползла, четче выделяя, а потом стирая ровные завитки букв. Черные хлопья, будто траурный снег осыпались на пол, а голодные языки уже подбирались к тонким пальцам, когда Иса выпустила остатки письма, и, коротко вспыхнув, они упали на плиты, где и съежились черно-хрупкими останками.
— Дуда, ты слишком много себе позволила, — прошипела графиня. — Пора подрезать тебе язычок, а то он стал слишком острым. Я не могу позволить тебе испортить мне жизнь, — забыв, что не одна в комнате, прошипела она.
— Но вы же получили письмо, — испугавшись побледневшего лица госпожи, сказала Пурнима и попятилась, когда глаза графини предупреждающе сверкнули.
— Ты еще здесь? Возьми свои сережки, — подхватив со стола, Иса протянула служанке украшение. — И еще вот это, — она порылась в кошельке, вытащила несколько монеток и добавила к награде. — Ты хорошо потрудилась. Я тобой довольна. А теперь принеси мокрые полотенца. Для ванны уже слишком поздно. И переодень меня, — велела графиня и, дождавшись, когда Пурнима исчезла, подошла к окну. — Эта предательница вполне способна написать и второе письмо, когда не получит ответа на первое, — бормотала она под нос. — И что будет, если сможет его отправить? Я не могу допустить, чтобы ее кляузы достигли глаз отца.
«Лучший способ опровергнуть подозрения — подтвердить их», — думала Дуда, выходя из своей спальни, когда рассвет едва разбавил багрянцем непроглядную черноту неба.
Она догадывалась, что вызвала подозрения, и юная госпожа будет следить за каждым ее шагом. Да и в слугах не была полностью уверена. Соблазном или властью чертовка заставит слушаться любого. Именно поэтому Эдуарда так открыто передала письма Фуртадо, а копию решила отправить сама, при помощи почтовой службы.
Дом еще только начал просыпаться, слуги не торопились приступать к утренним обязанностям, когда Эдуарда крадучись покинула особняк и поспешила по улицам молчаливого города.
Торговцы еще не успели открыть лавки, водоносам некому было предлагать воду, и тишина стояла оглушающая. Изредка ее нарушали только шорох перебегающей дорогу крысы или хлопки крыльев перелетающих в поисках еды ворон.
От воды еще долетал освежающий бриз, но по мере того как поднималось солнце, стены домов раскалялись и становилось трудно дышать.
Эдуарда торопилась поскорее добраться до почтовой службы, пока курьер не успел уехать, и струйки пота неприятно стекали по спине и вискам, а платье липло к коже.
Она успела в самый последний момент. Курьер уже седлал лошадь, попутно позевывая, протирая кулаком глаза и косясь на поднимающийся над горизонтом разгорающийся диск.
— Жаркий день будет, — проворчал он, уже отирая с шеи первые ручейки пота. — Не переживайте, сеньорита, передам прямо в руки. — Он принял из рук Дуды послание и спрятал в седельную сумку, а несколько монет засунул в закрепленный на поясе кошель. — Жди ответа, красавица, — воскликнул парень и сжал коленями бока лошади, пуская ее рысью.
Эдуарда и так считала, что непростительно снизошла до общения с грязным курьером, да и письменного ответа от графа не ждала, поэтому гордо отвернулась и поспешила вернуться в особняк, пока ее исчезновение никто не заметил.
***
Исе этой ночью не спалось. Несмотря на освежающие обтирания и залетающий в окно ветерок, постель жгла раскаленными углями, а мысли о наставнице не давали покоя. Всю ночь она провела в раздумьях, как избавиться от назойливой няньки.
Заметив, что пробравшиеся в спальню косые лучи уже позолотили ее кожу, Иса подошла к распахнутому окну и наблюдала за тем, как просыпается сад, а цветы разворачивают тонкие, прозрачные лепестки навстречу теплу и свету. Именно тогда и заметила, что по дорожке к дому крадется высокая и худая фигура в скромном платье и шляпке, защищающей от палящего солнца некрасивое желтоватое лицо.
— Ну, Дуда, — прошипела Иса.
Если Иса еще раздумывала над тем, чтобы отослать няньку обратно, потому что Жуан стал слишком взрослым для ее услуг, то теперь уже судьба Эдуарды была предрешена.
Она и в самом деле напоминала ангела — после бессонной ночи вокруг глаз залегли легкие голубоватые тени и сделали их еще больше, искусанные в раздумьях полные губы горели кармином, а бледная полупрозрачная кожа сияла под лучами восходящего солнца.
Порхая, Исабель прошлась по кабинету, плеснула в стакан вино отца и села за его стол.
— Фуртадо! — громко позвала, расправив полы пеньюара и пригубив жидкий рубин.
— Ваша светлость, — промаргиваясь и протирая глаза, лакей поклонился.
Несмотря на все усилия графини, с отъездом отца дисциплина в доме заметно пошатнулась.
— Как мой брат, граф де Сильва? — Исабель откинулась на высокую, обитую мягким велюром спинку кресла и прищурившись рассматривала лакея, представляя, что могла сделать Пурнима, чтобы добыть письмо.
— Его светлость все еще плохо себя чувствует и отказался покидать постель, — снова поклонился Фуртадо, а Исабель презрительно скривилась. Конечно, чего еще можно ждать от столь изнеженного мальчишки, но зато теперь у нее развязаны руки. Вот только Дуда…
— От отца письма есть? — перебирая бумаги на столе, продолжала расспрашивать Иса.
— Рано еще, ваша светлость. К полудню отправлю на станцию мальчишку.
— Хорошо, — Иса еще раз омочила рубиново-красные губы такого же цвета напитком. — А до этого распорядитесь, чтобы парадную лестницу застелили ковром. Что смотришь? — нахмурившись, взглянула на удивленного лакея. — Мне надоело ходить по голым камням. Хочу, чтобы лестница напоминала лужайку. И поторопитесь. Я не намерена долго ждать. А пока, распорядись, чтобы принесли завтрак.
Теперь осталось только ждать. Дуда обязательно воспользуется отсутствием отца и болезнью Жуана, чтобы побездельничать и погулять по саду, а уж Иса позаботится о том, чтобы нянька побольше побегала по лестнице. Кто знает, вдруг по недосмотру запнется за незакрепленный угол…
Довольно ухмыльнувшись, Исабель приступила к планированию предстоящего обеда и возможной поминальной службы.
Показалось, что в глубине мелькнула тень, и Витор порывисто повернулся, но никого не было.
Кошка, собака или крыса, — решил он и попытался встать. Воспаленные раны тут же полоснуло болью.
Иссеченная спина всю ночь не давала спать. Она и сны… навеянные извращенной прихотью графини.
После того, как покинул конюшню, видения сплетенных девичьих тел преследовали его повсюду. Шепот ветра превращался в томный вздох, плеск воды в пруде — в жадные поцелуи, а ночные шорохи — во взаимные ласки. И за всем этим наблюдали блестящие черные глаза, а влажный розовый язык торопливо облизывал приоткрытые пухлые губы.
