Когда же дрема смыкала веки и туманила разум, он сам оказывался в душной соломе, а руки скользили по нежной бархатистой коже. Запах розового масла пьянил, глаза, черные как ночь, манили и разжигали в бедрах настоящий пожар. Легкие, словно мотыльки, пальцы пробегали по спине, вызывая мучительную боль в ранах и одновременно греховно-сладкий спазм.
Будто путник в пустыне он приникал к ее губам. Теплым, влажным, с горьковатым привкусом меда, и… просыпался. Сердце билось гулко, точно колокол, и сдавливало грудь. Холодный пот выступал на лбу и висках, скатывался по спине. Витор кривился, стискивал зубы, прогонял назойливые сны, но они настойчиво возвращались, чтобы опять отзываться во всем теле горячей пульсацией.
Преодолев слабость в ногах и боль в спине, он все-таки поднялся, чтобы проверить лошадей, задать им корма и налить свежей воды.
Каждое движение давалось с большим трудом, но Витор упорно продолжал.
— Еще одно ведро, — сквозь зубы цедил он, раз за разом возвращаясь к кадке с теплой застоявшейся водой. — Лошадям надо пить.
И когда, закончив, он засунул голову в ту самую кадку, из которой носил воду, в большом доме уже проснулись и засуетились слуги.
Есть не хотелось совершенно, даже мысли о еде, горячей и острой, вызывали жажду и приступ тошноты, а вероятность встретиться с Дипали лицом к лицу — жгучий стыд за то, что не хватило сил предотвратить ее позор.
На месте угловатой замарашки служанки он видел нежную, кроткую Анхелику. Витор понимал, что отец слишком стар, чтобы уберечь сестренку от посягательств испорченных праздностью и богатством дворянских сыночков, да и он сам стал не больше чем игрушкой в изнеженных руках графини.
Не желая никого видеть, Витор вернулся в конюшню, со злостью зарылся в стог соломы и не заметил, как задремал.
Снова проснулся от того, что кто-то осторожно вел пальцем по его плечу.
— Дипали, оставь меня. Я не хочу есть, — проворчал Витор и сразу же услышал шуршание юбок, обоняния коснулся маслянистый розовый аромат, и кто-то чувствительно пнул по ноге.
— Вставай. Я не позволю слугам лениться среди белого дня, — прозвучал самый ненавистный голос на свете.
— Так-так, — процедила Иса, постукивая туфелькой, носок которой совсем недавно проехался по его ноге. — Пока я с самого утра тружусь не покладая рук, мои слуги сладко спят. Тебе мало наказания за непослушание, хочешь еще быть наказанным и за леность?
— Ты можешь меня убить, но я все равно не смогу работать без сна, — Витор попытался выпрямиться и поморщился, когда подсохшие раны натянулись.
— Убить? Тебя? — Иса удивленно изогнула тонкую бровь. — Зачем? Ты моя собственность. Зачем мне тебя убивать? Тем более, что это было не так интересно, — на сочных, точно вишни, губах появилась соблазнительная улыбка и сразу же исчезла, будто Исабель поменяла планы. — Оседлай моего Мальчика, раб, — последнее слово она произнесла нарочито медленно, словно наслаждаясь самим вкусом. — Я хочу прокатиться. И не медленно, — прикрикнула она. — У меня еще слишком много дел, чтобы бездельничать, дожидаясь, когда ты соизволишь поработать.
Сложив руки на груди, отчего вид декольте стал еще более притягательным, Исабель наблюдала за тем, как Витор набросил на жеребца покрывало, положил седло…
— Стой, — от негодования Иса даже притопнула. — Не дамское. Возьми обычное мужское седло. Пока есть возможность, хочу покататься в свое удовольствие, а не как положено воспитанной девице.
Витор окинул взглядом воздушное платье. Он сомневался, что столь нежная вещь выдержит верховую прогулку, но не дело раба обсуждать приказы госпожи, поэтому, пожав плечами, поменял седло.
Исабель вся искрутилась, дожидаясь, когда жеребец будет готов к прогулке, и, едва Витор закончил, просунула носок шелковой туфельки в стремя.
Длинный подол мешался, и Исе никак не удавалось перекинуть вторую ногу через спину жеребца.
— Помоги, ну! — раздраженно прикрикнула она.
Натруженные руки Витора сомкнулись на девичьей талии, такой узкой, что пальцы соприкоснулись. Ему понадобилось совсем небольшое усилие, чтобы приподнять госпожу, настолько легкой и хрупкой она была, почти как фея.
Прохладный шелк коснулся лица, обдало розовым ароматом, и Исабель уже сидела на жеребце. Платье бледно-розовой пеной собралось у колен, открывая затянутые в шелковые чулки стройные ноги и кокетливые бантики.
— А теперь возьми поводья и выведи коня в сад, — пленительно улыбнулась графиня.
Хоть Витор и был настроен враждебно, но все же дыхание сбилось и не сразу выровнялось, а уж когда гладкое колено потерлось о его плечо, то на щеках можно было печь лепешки.
— Поторопись, я хочу на воздух. Кажется, насквозь пропиталась пылью и запахом конюшни.
Она склонилась к Витору, и шелковистые волосы коснулись лица. Он, конечно, подчинился, и взял жеребца под узцы, но руки при этом заметно дрожали.
— Смелее, раб, — рассмеялась Исабель. — Будешь себя хорошо вести, разрешу прокатиться и, будто коню, поддала ему ногой под ребра.
Побледнев и пошатнувшись, он собрался с силами, сделал сначала один шаг, затем другой. Так, не торопясь, они вышли из конюшни под обжигающее солнце.
Все живое постаралось спрятаться в тень, даже мухи не жужжали, видимо, разомлев от жары. Проступивший пот скатывался по спине крупными каплями и неумолимо разъедал раны, только Исе было все нипочем.
В раздуваемых ветерком и холодящих кожу шелках, она наслаждалась полуденным зноем и прогулкой.
Из-за обнаженных ног она не могла выехать в город, пришлось ограничиться собственным садом, но Ису, казалось, это ничуть не расстроило.
Время от времени на пухлых губах мелькала проказливая улыбка, и тогда Исабель подгоняла жеребца, вынуждая Витора ускорять шаг. Из-под полуопущенных ресниц она наблюдала за тем, как его лицо бледнеет, а черты заостряются, и едва не мурлыкала от удовольствия. При этом каждый раз чуть смещалась и терлась коленом о его плечо. Каждое следующее прикосновение было смелее и бесстыднее предыдущего, а графиня, наблюдая за замешательством раба, медленно и чувственно облизывала карминовые губы.
— Я хочу быстрее! — воскликнула она, подгоняя жеребца каблуками.
С неторопливого шага конь резво перешел на рысь и едва не вырвал Витору руку.
— Тебе нравится кататься верхом, раб? — глядя на Витора сверху-вниз, улыбнулась Иса. — Хочешь присоединиться ко мне? Думаю, Мальчик выдержит двоих. Из-за того, что ты плетешься, мы едем слишком медленно, а сама я пока не умею.
— Ваш раб слишком грязен, чтобы прикасаться в ее светлости, — через силу выдавил Витор.
Сладкий розовый аромат и без того кружил голову, а каждое прикосновение затянутого в шелк колена было сравнимо разве что с ударом молнии, Витор не представлял, да и не желал представлять, как бы сильно этого ни хотелось, каково это — снова почувствовать близость стройное тела, щекотное прикосновение блестящих волос, вдохнуть аромат кожи…
— Хорошо, что ты это понимаешь, — довольно ухмыльнулась Исабель, и Витор вздрогнул, когда поглотившие его грезы растаяли точно зыбкий утренний туман. — Но и к служанкам прикасаться ты не можешь. Ты слишком хорош для них. Помни об этом. Иначе полученное тобой и той замарашкой наказание покажется вам детской забавой. Меня опасно злить, — в последних словах сквозило холодное предупреждение, а сверкающие глаза угрожающе сузились.
— Сеньорита Исабель Линьярес де Сильва!
Исабель и Витор уже направлялись к конюшне, когда до них донесся гневный окрик Эдуарды, прервав их беседу, сдобренную соблазнением и угрозами, точно рагу специями.
— Разве может благородная девушка, невеста герцога, показываться мужчине в таком виде?! Немедленно слезьте с коня и смените платье! — продолжала укорять Эдуарда, торопливо приближаясь к подопечной.
— И кое-кто скоро в этом убедится, — пробормотала Иса. — Помоги мне спешиться, — приказала Витору и, словно бросая вызов Дуде, еще выше подняла юбки, обнажив ноги почти до бедер.
