Данн положил письмо на колени.
– И далее в том же роде.
– Насколько я помню, дядя Филипп постоянно страдал какими-то недугами – то одним, то другим…
– Да, но сейчас все выглядит серьезно. С твоей стороны будет некрасиво не навестить его.
Маркус вздохнул:
– Я не видел его семь лет. Неужели мой визит что-нибудь изменит?
– Семья очень важна, Маркус.
Невысказанный упрек по поводу их разрыва повис в воздухе. Урия Данн никогда не умел скрывать свои мысли.
– Давайте сначала посмотрим, как пойдут мои дела, – ответил Маркус. – А потом уж поговорим о дяде Филиппе.
Данн-старший изменил позу.
– Ну да, конечно… Спасибо тебе.
Напряжение немного ослабло, и они снова замолчали. Маркус, казалось, сделал небольшую уступку. «Интересно, между другими сыновьями и отцами такие же отношения?» – вдруг подумалось ему. Точно он знать этого не мог, ведь у большинства ребят из его окружения отцов не было. Однако Маркусу почему-то казалось, что прочие сыновья и отцы знают, как общаться без словесных баталий. Хотя, в сущности, какая разница? Конечно, ему придется пострадать от их вынужденного совместного пребывания, но ведь потом все возвратится на свои места. Маркус вернется на поля сражений, а отец – к рабочему столу. Мысль о грядущем восстановлении status quo приободрила молодого человека.
Освежающий ветерок ласкал щеки Маркуса и теребил плюмаж на его кивере. Молодой человек наслаждался прогулкой, хотя каждый ухаб отдавался болью в перевязанном бедре. По настоянию доктора Тама повязки наложили очень плотно, чтобы Маркус был вынужден прихрамывать и не забывал о необходимости притворяться.
Маркус радостно впитывал запахи и звуки города. Только теперь он понял, как соскучился по Лондону и его пестрым краскам. Тут и там встречались знакомые с детства картины. Вот мужчина в плохоньком коричневом сюртуке не по росту толкает ручную тележку с мелким товаром. На углу пожилая женщина в выцветшей желтой шляпе с потрепанной бахромой продает цветы из висящей на руке корзинки. А хозяйка гостиницы, которая быстро, со звуком «в-у-у-сс, в-у-у-сс» подметала вход, остановилась поболтать с прохожим. И над всем этим в воздухе, перебивая запахи конского навоза и мусора, разливается аромат жареной баранины.
– Как тебе кажется, Лондон сильно переменился? – спросил Данн-старший, наблюдая за сыном.
Маркус осознал, что улыбается. Пытаясь скрыть свою радость, он коротко бросил:
– Город как город.
Отец расправил плечи.
– Я всегда считал Лондон особенным городом. Впрочем, в отличие от тебя, я никогда не бывал за границей. И, надеюсь, мне никогда не придется… бежать отсюда.
Не желая обсуждать свой внезапный отъезд семилетней давности, Маркус поспешил сменить тему разговора:
– Я должен поскорее познакомиться с членами Совета. Мне кажется, что званый обед в клубе поможет успеху моего предприятия.
Целую минуту Урия Данн изучающе смотрел на сына, а потом отвернулся и помахал дородной женщине, окруженной множеством чумазых ребятишек, которые цеплялись за ее пышные черные юбки. Одна из девочек, заметив, что Маркус тоже на нее смотрит, показала ему язык.
– Сегодня я прощупаю почву. Званый обед – хорошая идея, – согласился Данн-старший. – Хотя, должен признаться, меня кое-что волнует.
– Что именно?
– Один из членов Совета, тот, кого я считал верным другом, связался с Наполеоном… И мне необходимо хорошенько над этим поразмыслить. – Его лицо исказилось от боли. – Я ничего не понимаю. Прекрасные, честные люди, правильные люди…
– Даже правильные люди совершают ошибки.
– Это верно.
Понял ли отец, что Маркус подразумевал его самого? Сомнительно. Ведь Урия Данн всегда видел мир в своем, особенном ракурсе.
– Не знаю, смогу ли я говорить с ним как ни в чем не бывало, – продолжил Данн-старший срывающимся от волнения голосом. – Я не умею улыбаться лицемерам в лицо, хотя мне бы не хотелось подводить тебя.
– Должен признать, актер из вас действительно неважный.
– Да, я не актер! – отрезал Урия Данн, словно его оскорбили. – И я горжусь тем, что всегда откровенен с людьми.
– Актерство может считаться не очень почтенным занятием, но порой оно приносит существенную пользу.
– В расследованиях, я понимаю, – старик Данн нахмурился. – И все же, Маркус, меня изумляет, что ты способен лгать и предавать так легко.
Маркуса охватил приступ негодования. Чтобы позлить отца, он прищелкнул языком, и на повороте лошади побежали еще быстрее.
– В отличие от вас, мои начальники никогда не пытались превратить меня в того, кем я не был. Напротив, они ценили меня таким, каков я есть.
Судорожно вцепившись в боковину сиденья, Данн-старший парировал:
– Я всегда отдавал тебе должное, Маркус. Однако я никогда не понимал, почему ты ведешь себя, словно чертов Макиавелли.
Где-то в глубине души у Маркуса шевельнулось застарелое щемящее чувство, похожее на стыд. Он ненавидел и это ощущение, и себя самого. Он никогда не мог угодить отцу и никогда не соответствовал его требованиям. Стараясь обуздать злость, Маркус счел должным возразить:
– В отличие от вас, лорд Уэллингтон неизменно превозносит мои способности. И хотя в иные времена мои действия могли бы счесть недостаточно честными, однако…
– Война – грязное дело, и никто не способен пройти ее, не запачкавшись.
– Неправда! На войне люди действуют доблестно, с честью…
– Война всегда была неизбежным злом. Злом она и останется.
– Можно подумать, сами вы безупречны! – закричал Маркус, охваченный раздражением и горечью, которые преследовали его все эти годы после предательства отца. – Солдаты идут в бой, защищая родную страну и близких! А вы были настолько озабочены спасением посторонних, что не сумели сберечь собственную семью!
Руки Урия Данна, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.
– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь…
– Мама пыталась скрыть это, однако ее горе видели все, кроме вас! – в раздражении Маркус кричал все громче. – Вы были поглощены делами и почти перестали быть ее мужем!
– Патриция прекрасно знала, за какого человека она выходит замуж…
– Но больше всего, – перебил Маркус, даже не пытаясь выслушать неубедительные объяснения отца, – ее огорчало то, как вы обращались со мной! – Ребенок, который внезапно в нем проснулся, был отчаянно рад возможности швырнуть отцу эти обвинения в лицо. – Даже с посторонними вы поступали куда лучше, чем с собственной плотью и кровью…
– Я всегда обращался с тобой и с воспитанниками Андерсен-холла одинаково. Просто на их долю выпало слишком много испытаний, а ты имел все привилегии…
