— Ну, святого, коль скоро ты так хочешь, хотя я не знаю и не понимаю ровно ничего!
— Я бы рассказала тебе все: сама знаешь, что мне молчать трудно…
— Ну, так почему же не рассказываешь? Что делается в Магдале, как наш дом, что наши приятельницы, с которыми мы играли в детстве?
— Мы не были в Магдале…
— Не были?.. — удивленно протянула Магдалина. — Так где же вы были?!..
— Мы встретили его на дороге и шли вместе с ним до Капернаума, там остановились и слушали его все время, а когда он пошел дальше, то вернулись, потому что Лазарь заболел, и только Симон пошел за ним…
— За кем?
— Вот в том-то и дело… Но Симон запретил, потому что он обращается лишь к чистым сердцам… а ты… — Марфа остановилась и опустила глаза.
— Сердце мое чисто! — вспыхнув румянцем, сказала Мария. — А если ты думаешь о другом, то уже целый месяц, как я отсюда ни шагу… С того времени, как вы ушли, ни один мужчина не знал меня!..
— Вижу это и думаю, что это — милость свыше.
— Хороша милость! Скука такая, не с кем слово промолвить…
— Молчи, безумная! Сама ты не знаешь, что говоришь! Пойми: Иуда не лгал… Он — Иисус Мессия, предвещенный пророками, господин царства Божия на земле!
— Иуда! Но если он такой, как Иуда, то милость эта бывает весьма привлекательна! — весело заговорила Мария.
Но Марфа, уже раз дав волю языку, не могла остановиться и стала говорить беспорядочно, проникновенно;
— На гору взошел… ученики его стали за ним, а мы — вся толпа — у подножия… Как ясный месяц, светилось его лицо… глаза сияли, как звезды… говорил он негромко, не возвышая голоса, ну так, как вот я сейчас с тобой, а между тем каждое его слово разносилось далеко, словно колокольный звон… Он благословлял кротких и миротворцев, плачущих, алчущих правды… Я не припомню всего, что он говорил, я знаю только, что я тряслась, как лист, и слезы текли из глаз моих… Мне все казалось, что он смотрит только на меня, а Симону, хотя он стоял далеко от нас, казалось, что только на него… Потом все говорили, что каждый чувствовал на себе его взгляд: так уж он смотрит! Дрожь охватила всю толпу, когда он стал осуждать, а громил он фарисеев, книжников, мытарей, сильных мира сего… учил, что нельзя служить одновременно Богу и мамоне…
— Да хорошо ли ты слышала? Иуда совсем иначе все представлял…
— Самым лучшим образом все слышала! Он ясно осуждал заботы о благах земных, говорил, что надо искать прежде всего царства Божия и правды его, а остальное все приложится.
— Ну, конечно, коль скоро царство будет наше, то у каждого будет всего по горло! Ну, а чудеса он творил?
— Накормил большую толпу людей семью хлебами и горсточкой рыбы…
— Ты считала?
— Нет, но так говорили все!
— Допустим, но пойми, что нехитрое дело пренебрегать богатствами, коль скоро владеешь таким даром размножения, но ни я, ни ты и никто на свете не сумеет выжать ни одной каплей вина больше, чем сколько его в чаше, или создать из одного динария много динариев. Пусть научит нас этому, тогда я соглашусь, что его учение многого стоит!..
Марфа задумалась и опечалилась.
— Я не знаю, не умею объяснить тебе, но если бы ты сама была там, пережила то, что я, то ты бы уверовала так же, как и я… Необъяснимые чары таятся в нем самом и в его речи… Знаешь ли, что мне рассказывали те, кто знал его в детстве? При звуке его голоса слетались птицы, выплывали рыбы из глубины вод! Уже в детские годы он поражал ученых знанием Священного писания… Отличался такой добротой, что в жаркие дни бегал среди цветов, и пчел, отягощенных медом, на руках переносил в ульи, никогда не ошибался, всегда каждую пчелу приносил в ее улей; лилии, побитые ливнем на лугах, выпрямлял; исправлял разрушенные гнезда, и если ему приходилось нечаянно забежать в чистый ручей и ножками замутить в нем воду, то, жалея воду, он горько плакал!..
— Он молод еще? — спросила Мария.
— Ему еще нет тридцати лет…
— А красивый?
— Ты почему спрашиваешь? — сурово спросила Марфа, но, заметив в глазах сестры только любопытство, воскликнула:
— Чудесный, стройный, как пальма, волосы длинные, спускаются на плечи, словно лучи солнца… Он выглядит в своем плаще, словно херувим с крыльями!
— Ты любишь его? — прервала его Мария. Марфа вздрогнула, опустила голову и проговорила глухо:
— Он велел всем любить его и любить друг друга, потому что каждый человек есть наш ближний…
— Да! Но далеко не каждый нам одинаково нравится! — с шаловливой улыбкой заметила Мария и ушла, довольная тем, что узнала все оберегаемые от нее тайны и что Марфа влюблена.
В первый раз она уснула по-прежнему крепко и спокойно, спала долго и глубоким сном, а проснулась бодрая и полная радости, весело взглянула на стоявшую подле ее ложа Дебору и, заметив по ее лицу, что есть какая-то новость, воскликнула;
— Говори скорее!
— Ждет, с утра ждет…
— Кто?
— Прекрасная лектика с пурпуровыми занавесками, четыре сильных ливийца и проводник с римским мечом… Спрашивают госпожу…
— Муций! — воскликнула Мария, вскакивая с ложа. — Давай скорее пеплум, сверни волосы!.. — И, одевшись, она торопливо сбежала по лестнице, — Куда это ты летишь без памяти? — остановила ее Марфа.
— Приятельница моя, Мелитта, больна… зовет меня!
— Так! А эти люди говорят, что они принадлежат какому-то Децию-римлянину…
— Мелитта пользуется его лектикой! — лгала Мария, не запинаясь, — Бросила бы ты уж раз навсегда этих своих приятельниц, все они распутницы, и я бы охотно вымела их грязной метлой за городские стены! — вспылила Марфа.
— Что я слышу?! На ближних с метлой? Хороша любовь!
И, пользуясь замешательством сконфуженной сестры, Мария выбежала за ворота, уселась в лектику и велела нести себя к Мелитте. Там она переоделась в ту же самую тунику и надела те же драгоценности, какие были на ней на пиру у Мария.
Когда она одевала легкую ткань, на нее повеяло легким запахом духов Деция, и, словно в синеватом тумане, всплыли перед ней картины той упоительной ночи. Сердце ее вздрогнуло, а тело как бы охватило жаркое пламя.
Она села в лектику, невольники взялись за ручки и мерным, быстрым, но ровным, эластичным шагом понесли ее. Лектика тихо покачивалась, словно люлька, а Мария полулежала в ней, закрыв глаза и мечтая о предстоящем свидании… Она очнулась только тогда, когда вокруг нее послышался шум оживленного города. Сквозь слегка раздвинутые занавески она видела палатки торговцев, полные розовых яблок, сушеных фиников, зеленых огурцов, фасоли и золотистых апельсинов, От времени до времени проходили мимо нее люди, одетые в серые плащи, небольшие мулы, но больше всего было любопытных, смуглых, курчавых ребятишек.
