будет не в плаще с капюшоном, а в красивом платье. Конечно, Шанселье содержит своих больных в прекрасных условиях, но Лоренца будет выглядеть гораздо красивее в их голубой гостиной.
На колокольне аббатства прозвонили полдень, когда карета, запряженная четверкой гнедых лошадей, и еще шесть всадников, сопровождавших ее, остановились перед домом доктора Шанселье. Стук подкованных копыт, звяканье шпаг, мужские голоса мигом привлекли внимание Годельевы, и она выглянула в окно.
— Господин барон! — удивленно воскликнула она. — А я-то думала...
Но закончить она не успела. Хозяин отстранил служанку и появился перед своими гостями сам.
— Как? Вы не в постели, барон?
— Почему я должен быть в постели? У вас странная манера здороваться, доктор! Вы же прекрасно знаете, что я...
— Входите, — сказал Шанселье, беря барона за руку и вводя его в прихожую.
Врач побледнел, и барон, предчувствуя недоброе, как-то ослабел. Не отпуская руки барона, врач провел гостя в свой кабинет и усадил его в кресло. Но барон тут же встал.
— Объясните мне, доктор, что все это значит? Где Тома?
— Если бы я только знал! — мрачно отозвался Шанселье. — Примерно два часа тому назад приехал благородный сеньор в карете в сопровождении слуг, точно так же, как вы, и сказал, что послан за моим пациентом. Еще он сказал, что вы прикованы к постели лихорадкой и послали вместо себя его.
— И вы ему поверили?
— А разве у меня были основания ему не верить? Он назвался вашим племянником и лучшим другом молодого барона. Само собой разумеется, барон Тома не выразил никакого удивления. Он сразу обеспокоился вашим нездоровьем и поспешил последовать за приехавшим.
— Тот, кто приехал, назвал свое имя?
— Да, это был господин де Витри. Ради всего святого, сядьте, господин барон! — добавил врач, усаживая Губерта обратно в кресло, видя, что тот вот-вот лишится сознания. — Вы едва держитесь на ногах. Годельева, принесите рому!
Де Курси одним глотком выпил спиртное. Лицо его вспыхнуло, и он протянул рюмку, чтобы ему налили еще одну.
— У меня никогда в жизни не было племянника, — сообщил глухим голосом барон. — Что касается де Витри, то так зовут капитана королевской охраны, его именем воспользовался убийца, покончивший с молодым де Буа-Траси и едва не лишивший жизни моего сына!
— Господи боже мой! — воскликнул врач, осеняя себя крестным знамением. — Но ведь молодой барон никого не узнает! Он последовал за ним без малейшего колебания!
— На этот раз я больше не увижу своего сына... Живым!
Что-то вроде всхлипа последовало за горькими словами, но глаза барона остались сухими. Он был не из тех, кто, забившись в угол, предается скорби. Барон предпочитал действовать. Выпив залпом третью рюмку, он полностью овладел собой.
— Где Грациан? — спросил он.
— Не знаю. Я не видел его здесь и полагаю, что похитители увезли его с собой или...
— Убили, так вы полагаете?
Шанселье пожал плечами, показывая, что бессилен дать ответ. Барон продолжал:
— Мне кажется, эти люди не полагаются на волю случая. А каков он был из себя... этот де Витри?
Описание сильно отличалось от того, какое уже получил барон. Тайна стала еще неразрешимее. Кому на этот раз понадобился Тома? Один вопрос повлек за собой другой. Откуда мог негодяй-убийца узнать, где скрывается молодой человек? Внезапно ужасная догадка молнией пронзила де Курси. Только один человек, кроме его ближайшего окружения, знал, где находится его сын. Молодой епископ Люсонский, который так понравился Лоренце и который сумел завоевать их доверие! Но неужели человек из столь благородной семьи мог унизиться до грязного шпионства? И кому служил этот доносчик? Марионетке Кончини, который взялся разыгрывать из себя короля Франции, и может послужить для честолюбца ступенькой на лестнице, ведущей к власти? Верится с трудом! Но у них у всех троих достало глупости заслушаться его красивых речей! И барон Губерт поклялся про себя всеми чертями ада, что если епископ приложил к похищению руку, то он заставит его дорого заплатить за такое коварство!
А пока нужно было как следует подумать. Подумать и понять. А еще вернуться в Курси, где... Барон слишком хорошо представлял себе, что его там ждет. Ярко освещенный замок — день ведь такой серый! — всюду благоухают цветы. Все, какие были в оранжерее, срезали и расставили по вазам. Разнаряженные слуги и две взволнованные до слез женщины в самых лучших своих нарядах. Он приедет и обратит свет во тьму, счастье — в горе и тревогу. Еще более жестокие и безнадежные, чем до сих пор!
По мере того как барон приближался к замку, в нем все яростнее разгорался гнев. Он и секунды там не останется! Что ему там делать? Проливать слезы, не вылезая из кресла? Что за глупость! Кто бы ни посягнул на жизнь его сына — пусть даже всемогущий временщик! — он заплатит за это жизнью! Барону хватит пяти минут, чтобы сообщить ужасную новость, и он сразу же отправится на охоту! Что же негодная карета, полная подушек, стоит на месте и не двигается?!
Барон приказал кучеру остановить карету, спешил одного из слуг, вскочил верхом на его лошадь и мигом умчался галопом в сторону замка. Слуга занял место барона в уютной карете, улыбаясь во весь рот, чем страшно разозлил кучера Орельена.
— Никак надумал понежиться на подушках? — сердито спросил он. — Вот и видно, что дурачок! Лучше держись обеими руками за сиденье, а то набьешь себе шишек на голове! Мы никак не можем допустить, чтобы господин барон опередил нас!
Кнут щелкнул, и упряжка понеслась вперед, а Орельен, стоя на ногах, будто греческий возница, подбадривал лошадей громкими криками. Карету трясло и качало, словно лодку в бурных водах. Возле кареты скакали только двое верховых, остальные умчались за бароном.
В Курси барон примчался на четверть часа раньше кареты и, соскочив с лошади, увидел, что замок наполнен темнотой. Он был настолько удивлен, что чуть было не упал, споткнувшись на крыльце. Барон вошел в просторный вестибюль и удивился еще больше: ни свечей, ни цветов, ни разнаряженных слуг. Тихо, полутьма, и в дальнем углу, сбившись в тесный кружок, о чем-то шепчется прислуга.
— Что случилось? — закричал он. — Говорите, что здесь происходит?
Еще не смолкло эхо от его крика, как, едва не плача, к нему подбежала сестра и приникла к его груди.
—
