Маша босиком бросилась из комнаты, взлетела по лестнице, толкнула дверь в Митину камору.
Митя спал. Ресницы были влажными от слёз – должно быть, заснул недавно. Юное, почти детское лицо, жидкие усики над губой, губы искусаны в кровь. Была у него такая привычка – кусать губы в сильном волнении. А между бровей горькая стариковская складка.
Сердце защемило так, что стало больно дышать. Он не может умереть так глупо… Она не позволит ему.
***
Карета прибыла около восьми, и всё семейство Беловых, кроме Любавы и Кати, отправилось на приём в дом Порецкого.
Князь встретил у крыльца – честь, полагаемая разве что императрице, – и сам ввёл Машу в бальный зал. Лица гостей мгновенно обратились в их сторону. Во взглядах мужчин читалось восхищение, а взоры, коими удостоили её дамы, вполне были способны низвергнуть в обморок более впечатлительную натуру. В них яркими красками пестрели все оттенки чувств от зависти до ненависти. Ещё неделю назад Маша, верно, убежала бы из-под их перекрёстного огня, но сегодня ей казалось, что пепелящие искры сыплются на стальные латы и гаснут, не оставляя на них ни малейшего следа.
Объявили полонез, и Порецкий повёл её в центр зала.
Княжна Голицына не спускала с них злого взгляда, а узкое личико вытягивалось с каждой минутой всё сильнее, делая Софью Михайловну похожей на лошадь. Но отчего-то Маша не чувствовала торжества.
Пару раз она сбилась, перепутав фигуры, но даже столь досадная оплошность её не тронула. Ей не было дела до этих людей, до их пересудов и сплетен, осуждения и даже восхищения. Не грели восторженные взгляды мужчин и не ранили неприязненные – женские. Она ныне была не человеком, а дорогой прекрасной вазой – холодной снаружи и совершенно пустой изнутри.
Музыка смолкла. Князь поклонился и, взяв под руку, повёл туда, где мялись возле маменьки Дунька с Парашкой – на танец их никто, конечно, не пригласил.
Рядом с ослепительной Машей сёстры смотрелись совсем уж дурнушками. Даже роскошные Парашкины волосы, длинные, густые, шелковистые, будучи уложенными в сложную причёску и обсыпанными пудрой, потеряли восхитительный блеск и глубину оттенка, и выглядели дурно расчёсанным пыльным париком. Но Маше было не до сестёр.
Глубоко вздохнув, она на миг зажмурилась и повернулась к Порецкому. Глаза у него были кофейного цвета в коротких густых ресницах, словно мехом отороченные. Красивые глаза.
– Мне надобно говорить с вами, ваше сиятельство…
Рука под её ладонью ощутимо дрогнула, а во взгляде кофейных глаз промелькнула целая буря.
– Вы позволите пригласить вас снова?
– Мне нужно поговорить с вами наедине… Сейчас я попрошу брата проводить меня в сад и буду ждать вас там.
Отчего-то раз взглянув на него, она мгновенно перестала бояться. Некий глубинный голос, древний, как мир, инстинкт в тот же миг подсказал, что и как следует говорить, и она ни на секунду не засомневалась в своей власти отдавать приказания этому человеку.
– Хорошо, Мария Платоновна…
Митя следил за их приближением тревожным взглядом, она украдкой улыбнулась ему и, опустив глаза, склонилась перед отцом.
– Батюшка, вы позволите мне выйти на улицу? У меня голова кружится…
Отец недовольно поморщился – ох уж эти бабьи выкрутасы…
– Дмитрий, проводи её, – буркнул он угрюмо.
Маша оперлась на Митину руку, раскрыла веер, и они медленно двинулись в сторону распахнутой настежь двустворчатой двери.
– Что ты задумала? Куда мы идём? – Она чувствовала, как напрягся брат. Плечо, которого она касалась, стало будто каменным.
– Я хочу подышать свежим воздухом…
Едва они вышли из зала, как их догнал лакей:
– Барышня желает прогуляться? – спросил он с поклоном. – Тогда извольте идти за мной.
И слуга вывел их через внутренние покои прямо в сад.
Дойдя до ближайшей скамьи, Маша опустилась на неё и снизу вверх посмотрела на брата:
– Возвращайся в дом. Я хочу побыть одна. Только нашим на глаза не попадайся.
– Машка, что происходит?
Низкое вечернее солнце длинными ломтями лежало у её ног. В зарослях орешника возились воробьи.
– Маша!
– Не волнуйся, Митенька, всё будет хорошо! Иди.
Брат медлил, настойчиво заглядывал в глаза и, натыкаясь, как на забор, на безмятежный взгляд, бледнел всё сильнее.
– Не смей! – вдруг проговорил он грозно. – Я тебе запрещаю!
Маша грустно покачала головой:
– Ты не можешь запретить мне, Митенька… Уходи. Я хочу поговорить с князем.
– Я рад, что вы перестали дичиться и удостоили меня вашим вниманием. – Князь присел на край скамьи. Взять её за руку он не осмелился.
– Вы впрямь хотите на мне жениться? – Взгляд скользил по верхушкам деревьев, тонул в синем вечернем небе.
– Это моя самая заветная мечта.
– Я выйду за вас, если вы поможете моему брату.
Вот и всё. Главное сказано, и назад дороги нет.
– Я готов! Могу устроить перевод Дмитрия Платоновича в Преображенский полк.
– Речь не о том… – Маша досадливо поморщилась. – Митя попал в беду. Проигрался в карты и не видит для себя иного выхода, кроме как стреляться. Помогите ему! Если вы заплатите его долг, я стану вашей женой.
Князь молчал. Мельком взглянув на него, Маша увидела на лице изумление.
– Если мой брат умрёт, я уйду в монастырь. – сказала она жёстко. – Вам придётся решить, так ли сильно вы хотите жениться на мне…
Воцарилась тишина, только воробьи заполошно чирикали в кустах. Волнения не было. Что бы он ни решил, её ждали жизнь и смерть. Жизнь брата и смерть её любви, или же наоборот, любовь её останется жива, но тогда умрёт брат. Что бы он ни решил, счастья уже не будет…
– Я помогу вашему брату.
– Вы не спросили, велик ли долг. – Стрижи чертили быстрые зигзаги на закатном небе. И ей вдруг захотелось стать птицей, унестись в небесную глубину и никогда больше не видеть ни князя, ни брата… ни Фёдора.
Тёплые руки взяли её ладонь, и Маша поняла, насколько та ледяная.
– Это неважно. – Голос его дрогнул. – Ради вас я готов отдать всё, что имею.
***
Маша долго ждала на углу возле домика, где квартировал Фёдор. А перед тем ей пришлось выдержать целую битву с братом, который категорически возражал против этой затеи. И теперь она чувствовала себя тряпичной куклой – ноги дрожали, не желая держать тело, а в голове была ватная пустота.
Конечно, Митя прав – ни к чему было являться сюда, притворившись, что отправляется к белошвейке, ждать возле дома, да и видеться с ним тоже ни к чему. Написала письмо, и хватит.
Но так хотелось увидеть его ещё хотя бы раз… Она собиралась
