А когда пожилая дама в платье живого изумрудного цвета сказала ему что-то забавное и жестом пригласила занять соседнее кресло, сверкнула знаменитая улыбка. Ошибки быть не могло.
Эмилии вспомнилось, как эти волосы цвета воронова крыла щекотали ее пальцы, когда губы нежно, но властно овладевали ее губами…
Она вспомнила и еще кое-что. Интригующая часть мужского тела — твердая, длинная, которая, стыдно признаться, будила в ней нечто такое, что могло бы означать — она развратница, немногим лучше леди Фонтейн, потому что бесстыдно прижималась к нему, дерзко отвечая на поцелуй. Он был возбужден, он ее хотел. И она находила это восхитительным… и волнующим.
— …представление, не так ли?
Ей пришлось очнуться от грез. Лорд Уэстхоп выжидательно смотрел на нее поверх бокала.
— Ах да. Конечно, — промямлила она, не имея ни малейшего понятия, о чем он только что говорил, пытаясь в то же время не краснеть от собственных, совсем не девических, воспоминаний.
— Разумеется, я любитель искусств. Всех его видов. Литература, скульптура, музыка и, конечно же, опера.
По мнению Эмилии, его знание литературы оставляло желать лучшего, а про остальное она вообще затруднялась сказать, поэтому ограничилась тем, что поднесла к глазам бинокль и стала изучать сцену, хотя как раз в этот момент занавес был опущен.
— У вас благородные увлечения, милорд.
— Не знаю, слышали ли вы, но очень скоро состоится выставка работ Симеона в частной галерее. Буду рад вас туда сопровождать.
Она не слышала даже имени этого художника, о чем честно призналась.
— Мне не знакомо это имя.
У лорда Уэстхопа был торжествующий вид: очевидно, он был рад возможности ее просветить.
— Он англичанин, но время от времени жил за границей. Умер несколько лет назад. Потом нашли несколько его картин, которые до сих пор нигде не выставлялись. Его внук, также подающий надежды художник, пригласил некоторых избранных — из самых модных кругов — посетить его выставку. Разумеется, я, как покровитель искусств, также получил приглашение.
— Разумеется, — эхом откликнулась она.
Он не уловил иронии в ее голосе.
— Поскольку художник всегда выбирал в высшей степени необычные сюжеты, молодой Симеон, как говорят, неоднократно получал предложения насчет работ деда, которые отклонял. Событие обещает быть интересным.
Интересным, как соблазнительный сын герцога и мрачный скандал, о котором никто не желает говорить? Она в этом сомневалась.
Потом она подняла глаза и увидела, что отец наблюдает за ней, явно прислушиваясь к их беседе. Его лицо хмурилось, и ей вдруг захотелось отказаться от приглашения просто для того, чтобы уязвить отца.
Но не успела она и рта раскрыть, как услышала отцовский голос:
— Симеон? Я видел его работы, они превосходны. Эмилии будет очень интересно пойти, не так ли, дорогая?
Она выглядела очаровательно, даже с такого расстояния. Алекс с неожиданным раздражением подумал, что Габриэлла, весьма вероятно, очень скоро выиграет пари, потому что рядом с Эмилией сидел граф Уэстхоп, пытаясь завладеть ее вниманием.
Запретный плод, напомнил он себе, цинично усмехаясь собственным мыслям и попивая тепловатое шаманское. Изысканная и вполне созревшая в нужных местах. Однако ее запретность явно добавляет ей шарма. Нечасто ему доводилось встречать женщину, которую он хотел, но не мог получить. Необычность ситуации выводит его из равновесия, вот и все.
Она была одета в белое. Символичный цвет ее одеяния должен был бы его отпугнуть: чистота никогда раньше его не привлекала. Да и сейчас не должна, если хорошо подумать. На ум пришло слово «ангельский» — эти ее золотые локоны и скромное белое платье! Нежную шейку украшали жемчуга, но вряд ли девушке требовались украшения — ее красота была лучшим из украшений.
Веер легонько стукнул его по запястью.
— Ты можешь и дальше глазеть на ложу Хатауэя, мой дорогой мальчик, но это не приблизит нас к разгадке местоположения ключа. Да и его сиятельство может задаться вопросом, почему ты так интересуешься его особой.
Интересуется графом? Не то чтобы очень. Вот его дочь — совсем другое дело.
Алекс с усилием перевел взгляд на собственную бабушку, чопорно восседавшую рядом с ним.
— Я все думаю о том, что ключ — такая маленькая вещица! А у Хатауэя, кроме городского дома, есть еще и загородное поместье. Ключ может быть где угодно. Не говоря уж о том, что граф может доверить его на хранение своему поверенному.
— Хатауэй не знает, что это за ключ. И ключ к тому же находится в отдельной шкатулке. — Как обычно, Миллисент Сент-Джеймс держалась с самообладанием королевы. — Знай он, в чем его ценность, мы бы давно услышали о ключе, помяни мои слова. Поэтому я и полагаю, что его сунули в ящик письменного стола, в бюро или еще куда-нибудь…
— Зарыли в саду, — подсказал он. — Или выбросили за ненадобностью много лет назад, ведь никто не знал, что он открывает. И я не совсем представляю себе, что это за ключ. Думаю, вам стоит открыть мне глаза. Когда мы говорили в Беркли-Хаусе, вы были здорово чем-то напуганы, просто с ума сходили…
— Александр, — высокомерно перебила она, — я всегда в своем уме. И решительно не желаю, чтобы у Хатауэя был этот ключ, который я, кстати, описала тебе достаточно подробно. Это для меня крайне важно, и я не думаю, что есть необходимость в дальнейших расспросах на эту тему.
— Возможно, нет, с вашей точки зрения. Но я не уверен. Дополнительные сведения мне бы не помешали. Простите меня, бабушка, но мне кажется — тут гораздо больше, чем то, что вы мне тогда поведали. Скандал произошел много-много лет назад. Почему треклятый ключ так важен сейчас?
Она оскорбленно застыла.
— Я уже сказала, что не желаю давать объяснения.
Тон королевы, приказ королевы. Очень в духе вдовствующей герцогини Беркли!
— Разумеется, я не хотел бы их требовать, потому что уважаю и люблю вас. Но что, если бы это помогло мне выполнить задачу? Если бы вы сказали, почему по прошествии долгих лет вам вдруг так отчаянно потребовался этот ключ, что я должен рисковать головой, разыскивая его… Например, хотелось бы знать, что он отрывает.
— Нет.
Алекс чуть было не воздел руки в жесте крайнего отчаяния, но вокруг были сотни свидетелей, и он лишь стиснул зубы. Посторонние должны думать, что между ними мир и согласие, иначе ему не миновать ее упреков.
Оркестр снова настраивал инструменты, антракт подходил к концу. Сидя рядом с ним в обитом бархатом кресле с безупречно прямой спиной, вдовствующая герцогиня, казалось, забыла о существовании Алекса, но вдруг снизошла, чтобы сообщить:
