— И вы знаете все обо всех в этом городке?
— Естественно. Я родилась и выросла здесь. Правда, последние десять лет мы проводим лето в Килдрамми-Касл. Всем нам полюбилась Шотландия. А там настоящее раздолье — пустынная дикая местность, но стоит пройти несколько шагов — и перед тобой поле белого вереска, потом — фиолетового, ах, столько цветов и красок, что просто плакать хочется от этой красоты. Вы никогда не бывали в Шотландии, милорд?
— Зовите меня Томасом. Да, я много раз бывал в Шотландии. Ездил в Глазго по делам, и в Инвернесс — навестить друзей и поохотиться.
Мегги нагнулась, подобрала охапку древней соломы, мирно гнившей здесь лет двадцать, и принялась растирать спину лошади. Томас последовал ее примеру.
Севайво неожиданно резко повернула голову и попыталась укусить Мегги за плечо. Та едва успела отскочить, но запуталась в юбках и приземлилась на пятую точку.
— О, понимаю, — расхохоталась она, — солома чересчур жестка и раздражает ей кожу. Берегитесь, Томас, Пену тоже может не понравиться такая забота.
Пен громко заржал, но не пошевелился. Мегги принялась отряхивать с юбки грязь и травинки.
— Заметьте, она всегда пытается укусить взрослых и никогда — детей.
Томас наклонился, сжал ее руку и потянул, слишком резко, и оба это поняли. Она ударилась о него грудью. Никогда прежде ока не ударялась грудью о мужскую грудь и теперь даже растерялась немного от необычных ощущений.
Томас подумал, что слишком торопится. Но ничего не мог с собой поделать. И потому, окончательно потеряв голову, поцеловал ее. Не по-настоящему. Всего лишь легкое прикосновение губ.
Она не отстранилась. И не двинулась с места. Он даже не сразу понял, что это ее первый поцелуй.
Хорошо. И никакого Джереми. Должно быть, он ошибся, и какое же это облегчение!
Ее первый поцелуй, который подарил именно он!
Томас медленно поднял голову. Мегги смотрела на него не мигая. Потом коснулась губ кончиками пальцев. И наконец, нахмурившись, отступила.
— Как странно, — прошептала она, продолжая расправлять влажные юбки. — Конечно, вам не следовало бы так поступать, но это не важно. Я почти не промокла, хотя дождь все еще льет.
Он снова запустил пальцы в темную гриву густых волос, слишком длинных, по мнению модников.
— Мегги, вы правы. Мне не следовало так поступать, но это всего лишь поцелуй. Ничего непристойного и, уж конечно, никакой серьезной попытки обольщения. Простите, что воспользовался ситуацией. — Голос его смягчился и стал чуть ниже, но в нем явно прозвучали нотки типично мужской гордости. — Это был ваш первый поцелуй. Именно я был первым мужчиной, который поцеловал вас.
— Ха, — фыркнула Мегги. — Ошибаетесь, милорд. Меня сто раз целовали.
— Томас, — терпеливо повторил он. — Меня зовут Томас.
— Знаю. Знаю. Позвольте сказать, что я целовала столько парней, что с трудом вспоминаю всех.
— Это во время вашего сезона?
— Нет, и по чести сказать… вероятно, я не должна врать, потому что мой отец викарий и вопрос искренности весьма для него важен, все эти парни были моими чертовыми кузенами. Видите ли, когда мне было тринадцать, я просила их поцеловать меня. Причем старшим я ничего не говорила и приставала только к своим ровесникам.
— А Джереми был старше?
— Да, и намного.
Только не Джереми. Джереми никогда не вздумалось бы целовать ее. Она хотела этого, так хотела… больше всего на свете и наверняка растаяла бы у его ног, решись он поцеловать ее. Страшно подумать, как возмутился бы отец. Да и Джереми тоже, узнай он о ее мыслях.
— Старшие кузены считали это весьма занятной шуткой, но я их игнорировала.
А Джереми смеялся во все горло. Но почему Томас спросил именно о нем?
— А что же вы сделали?
— Выстроила в ряд всех чертовых кузенов, выкликала каждого по имени. Они выступали вперед, вытягивали губы трубочкой и по очереди целовали меня.
У него хватило сил только на то, чтобы молча уставиться на нее. Совершенная невинность! И в то же время в ней явно сидел бесенок, подстрекавший на самые невероятные проделки! Она выстроила в ряд кузенов!
— Вам захотелось поэкспериментировать?
— Ну да. Видите ли, Макс и Лео, мои братья, наотрез отказались целовать меня и объявили, что сами будут судить, какой кузен целуется лучше. Но, вспоминая все это, я думаю, что сама должна была стать судьей, а вовсе не двое мальчишек, совершенно неопытных и ничего не знавших о жизни.
— Что же, вполне разумно. И по каким критериям они выбирали победителя?
Мегги вернулась мыслями к тому замечательному дню и длинной очереди чертовых кузенов, перепуганных, растерянных, но готовых к подвигу.
— Кажется, победителем вышел Грейсон, сын дяди Райдера. Но критерии… они заявили, что награждают Грейсона чисто формально, но, если хорошенько поразмыслить, они выбрали бы его, несмотря ни на что. Знаете, Грейсон великолепный рассказчик и сочиняет множество чудесных историй о призраках, приключениях, таких, от которых волосы дыбом встают. Их хорошо рассказывать в темную ночь. Как раз перед этим он поведал им действительно душераздирающую повесть о старике, которого жена столкнула в колодец и оставила тонуть. Но его дух пришел за ней и натворил целую кучу самых мрачных деяний и все такое. Макс и Лео были до того напуганы и счастливы, так хотели услышать еще что-то в этом роде, что даже колебаться не стали. Поверите ли, объявили Грейсона победителем еще до того, как бедный Джеймс чмокнул меня в щеку.
— Поразительная история, — медленно выговорил Томас, пытаясь припомнить хотя бы один вечер в своей юности, который мог бы сравниться с этим. Бесполезно. В его юности не было веселых дней и вечеров также. Если не считать того, когда ему пошел десятый год и Натан учил его нырять со скалы в океан. Натан, который уехал, вступил в армию и погиб в Испании много-много лет назад.
Томас тряхнул головой, чтобы избавиться от грустных мыслей.
— Кто такой Джеймс?
— Старший сын моего дяди Дугласа. Он и Джейсон — близнецы, и разница между ними минут тридцать, не более. Но Джеймс в один прекрасный день станет графом Нортклифф. Знаете, эти двое самые красивые молодые люди на всем белом свете!
— Нет, до сих пор не знал. А тогда? Они не были красивы? И вы в тринадцать лет не увлеклись одним из них?
— О нет. Оба они невыносимы. Я до сих пор пытаюсь их перевоспитать. Но теперь пусть этим занимаются их жены, если они когда-нибудь женятся. Мой дядя Дуглас ужасно тревожится за них из-за этой проклятой красоты. Правда, они совсем не избалованы, и все их дурные привычки — из тех, что присущи любому мужчине, так что исправить их невозможно. Но в глубине души они ничуть не испорченны.
