– Значит, вы видели того, кто вас нанял?
– О нет, встреча была тайной. Я разговаривала с ним, пока он стоял в тени. Обычно так и делают.
– «Обычно так и делают», – повторил Колин. – Если происходит встреча. – В том, что сделала Мэдлин, ничего обычного не было.
– Упреждая ваш вопрос, хочу сказать: он говорил как джентльмен, но шепотом. И в этом шепоте не было ничего примечательного. У меня нет ни малейшего представления о том, кто он такой на самом деле. Я даже не уверена, что узнала бы сейчас.
Кто, кроме его семьи, так настойчиво хотел спасти его?
– Мог кто-нибудь пострадать сегодня? Взрывы…
– Нет, – холодно оборвала его Мэдлин. – Во всяком случае, не от взрывов. Они были малой взрывной силы, рассчитанные лишь на шум и дым. Стратегически спланированный шум и дым, устроенные парнями, которым я заплатила из собственного кармана, но опять же не напрямую. И все ради вашего спасения, мистер Эверси. Полагаю, нам не стоит учитывать покалеченные лодыжки и апоплексические удары в толпе, как сказал Крокер.
– Или что кого-то растоптали, – с мрачной иронией добавил Колин. – Не будем это учитывать.
– Ваше беспокойство о тысячах людей, которые пришли повеселиться, глядя на вашу казнь, весьма трогательно, мистер Эверси.
– Я думаю, не все они пришли порадоваться этому.
– Я бы не была так уверена, – не без сарказма заметила Мэдлин.
И эти слова по какой-то непонятной причине заставили Колина улыбнуться и притупили острое чувство ярости. Ей, как и ему, тоже не доставляло удовольствия находиться здесь. Удовольствие Колину доставляло то, что он жив. Она была готова дать отпор, и у нее это хорошо получалось. Он хотел борьбы, и она предоставила ему такую возможность. Колин был в полном изнеможении.
– Вы не особенно стараетесь, чтобы очаровать, не так ли, миссис Гринуэй? – принялся рассуждать Колин. Он повернулся, чтобы высыпать луковицы в корзину.
– Очарование, мистер Эверси, обойдется вашей семье в дополнительные десять фунтов, когда я верну вас в целости и сохранности.
– В таком случае, если не возражаете, я хотел бы ознакомиться с меню предлагаемых услуг.
Колин повернулся к ней как раз в тот момент, когда на ее лице, как молния, сверкнула улыбка. Ослепительная и искренняя. Она исчезла слишком быстро, поразив Колина до глубины души. Через несколько секунд он сообразил, что неприлично долго пялится на нее, затаив, дыхание. Об улыбке теперь напоминал только мягкий свет в ее глазах и порозовевшая кожа:
– Сколько вы берете за забавный анекдот? – торопливо добавил Колин, потому что очень хотел снова увидеть ее улыбку. Для вящей убедительности он улыбнулся сам одной из тех улыбок, которые обычно заставляют краснеть даже самых пресыщенных дамочек. Он подумал, что сейчас весьма кстати сказать ей, что он никогда еще не видел таких красивых глаз, как у нее. Мэдлин изучала его, слегка вздернув подбородок. Как будто ей необходимо было перевести то, что он сказал, на свой собственный язык.
– О! – Она произнесла это так, словно пришла к неутешительному выводу. – А сейчас вы будете говорить лестные слова о моих глазах, правда? Они как бархат, да? Полуночные небеса? Глубокие, как омут?
Колин едва удержался, чтобы не сделать шаг назад. Она прекрасно справлялась с ним.
– Не угадали, миссис Гринуэй. Ваши глаза совсем не похожи на полуночные небеса и уж тем более на глубокий омут. Вы преуспели в искусстве скрывать свои эмоции, в чем, как я полагаю, в некоторой степени вам помогает ваш высокий лоб. Должен сказать, что он у вас большой, но, как мне кажется, это вас не портит. У вас строгие, пусть и хорошей формы, брови, мягкая линия рта, ваша кожа отражает свет, как жемчуг хорошего качества. Спросите любую женщину, с которой я встречался, и она вам скажет, что если я и разбираюсь в чем-то, так это, как отличить хороший жемчуг от плохого. Ваше лицо – сплошной контраст, миссис Гринуэй, и это помогает вам производить впечатление загадочности. Но ваши глаза, в конце концов, всегда подводят вас, если вы недостаточно осторожны. Они у вас мягкие, как сердцевина цветка, и когда вы улыбаетесь, в их глубине вспыхивают крошечные звездочки.
Колин испытал невероятное удовольствие, когда увидел, что Мэдлин оторопела. Он и сам оторопел, если уж на то пошло. Какая-то взрывоопасная комбинация усталости, ярости и сдерживаемого обаяния, как гейзер, вытолкнула из него все эти слова, рассчитанные на обычный женский ум. Одному Богу известно, как отреагирует на них Мэдлин, ведь она не обычная женщина.
Прошло мгновение, во время которого Колин наслаждался своим триумфом и продолжал смущать Мэдлин пристальным взглядом.
– Ну что ж, мистер Эверси. – Ее голос был слабым, но твердым, и Колин ощутил и восторг и сожаление одновременно. – В свою речь вы вложили много сил. Вам следует поблагодарить меня за то, что я вдохновила вас. Иначе ваша способность очаровывать могла истощиться со временем.
– Все это вы истолковали как способность очаровывать? Это хороший знак.
Еще одна вспышка заразительного веселья в глазах, еще одна едва заметная улыбка. Он не выдумал эти крошечные звездочки в ее глазах; мягкий свет действительно сверкал в их глубине, когда она улыбалась. Момент был неустойчивый и, возможно, очень кратковременный, но Мэдлин Гринуэй оказалась обезоруженной. По собственному опыту Колин знал, что следующий этап – завоевание. Он знал это также хорошо, как знал, как заряжать мушкет, блефовать в карты и избегать кредиторов. Но сейчас он просто хотел получить превосходство над женщиной, как это и обычно бывало.
– Расскажите мне, кто вы есть на самом деле, миссис Гринуэй, – воспользовавшись моментом, сказал Колин.
Мэдлин прищурилась, потом выпрямила спину, изящно и безошибочно устанавливая дистанцию.
– Какой мне нужно быть, такая я и есть, мистер Эверси. Вы не первый и не последний, кого этот факт интригует. Или интересует больше всего, добавила бы я.
Это был толчок, который, возможно, взывал к его сообразительности или должен был спровоцировать его дальнейший интерес. Колин оптимистично поставил на второе.
В это мгновение кто-то толкнул дверь, и оба вздрогнули от неожиданности.
Радуясь поводу отвести взгляд от Колина Эверси и возможности собраться с мыслями, Мэдлин направилась к двери и вытащила метлу из крючков. Дверь со скрипом приоткрылась на несколько дюймов, и в комнату просунулась крупная волосатая рука с жестянкой. Мэдлин выхватила жестянку, рука взмахнула в знак признательности и исчезла. Мэдлин закрыла дверь и снова продела метлу в крючки.
Кто-то, чей почерк не отличался старательностью и четкостью, иначе говоря, кто-то, кто редко писал, сделал на жестянке надпись: «зверобой». Скорее всего жена Крокера. Они были гнусной парой и вполне могли подать пирожки с начинкой из кошки (этот слух будет жить вечно), но в этой жестянке с маслом зверобоя было что-то уютное и домашнее.
