— Странная, непонятная вещь эта молодость… — говорил он. — Можно бы подумать, что это один из законов развития природы, а она дар, талант… Одни не имеют его вовсе, вечно ноют и жалуются, другие погребли его под грудами пыльных книг или пачек с банкнотами, третьи торгуют им, выкрикивая лозунги, проклятия или гимны. Но, к счастью, встречаются и такие, как мы здесь в этой лодке… как вот те, — он показал на Кэтлин и Михала, — которые раздают свою молодость даром, не подозревая, какое это сокровище, и такие, как вы и я, — он галантно повернулся ко мне и, прикрыв глаза, смущенный своим признанием, добавил: — люди, которые остаются молодыми до самой смерти.
Обо мне он не знал ничего. Разумеется, он говорил о себе, о своем запоздалом чувстве. Наконец подул бриз и мы смогли пристать к берегу. Профессор не захотел остаться на ужин. Прощаясь с нами на пороге нашего дома, он положил одну руку на плечо Кэтлин, другую — на плечо Михала, опустил голову и прошептал:
— Боже, до чего они оба молоды…
И они с Кэтлин уехали, Кэтлин сидела за рулем, профессор высунулся в окно.
— Михал! — крикнул он вдогонку — Злой мальчик! Не забывай обо мне!
Мне показалось, что он влюблен не в Михала и не в Кэтлин, а в их безрассудную молодость.
Как только гости уехали; Михал хлопнул калиткой и направился в лес. Я не стала ждать его с ужином. Он и в самом деле вернулся домой, когда светил месяц. Выпил кварту молока, съел большой кусок грудинки с хлебом. Вместе со мной прошел в мою комнату, сел на медвежью шкуру возле кровати и опустил голову. Грудь у него ходила ходуном, он молчал. Я села возле него, прижала к груди его поникшую голову. Он не отталкивал меня. Теплые мягкие губы коснулись моей руки. Мы не сказали друг другу ни слова, но все эти разделявшие нас годы вдруг исчезли, мы снова были вместе — мать и сын.
Михал вытер нос моим носовым платком и пробормотал сквозь слезы:
— Мама, чего им всем от меня нужно? Я этого не вынесу.
— Чего именно, сыночек? Если тебе так надоел Труро, пошли всех к черту. Зачем тебе нужен Брэдли? Ты думаешь, я не смогу дать тебе образование? А Кэтлин замужем.
Он отодвинулся от меня.
— Ты ничего не понимаешь. Деньги и брак тут ни при чем. Профессор мне верит. Когда все и даже ты считали меня вруном и мошенником, он один ни о чем не спрашивал, он мне верил. — Михал беспомощно тряхнул головой, пытаясь отвести волосы со лба. — Помнишь, ты все сердилась, что я купил гитару, а, наверное, не знаешь, что профессор записал мою кошачью музыку на магнитофон. И когда я свистел как дрозд, он это тоже записал. А потом он пригласил какого-то типа и попросил меня нарисовать. Я рассказал ему про Кэтлин, он велел ее привезти и…
— Вот-вот, — прервала я его, — ты ее привез, подыскал ей славное место, он ученый, она студентка, все прекрасно. Ты хотел, чтобы способная девушка, вернее, способный человек… не погиб. И что же? Теперь она прекрасно устроена. Твоя роль в этой истории закончена!
Он встал и с укоризной поглядел на меня.
— И ты это говоришь мне, мама? Какая роль? Какой конец? Все еще только начинается. — Он остановил меня взмахом руки. — Слушай! Если бы не Кэтлин… Ведь я в этом дурацком Лондоне правда чуть было не спятил… Если бы не она, я бы уехал куда-нибудь в Исландию, а там бы вышел на мороз и замерз. Говорят, это легкая смерть.
Он снова стал маленьким мальчиком.
— Но ведь ты уверял меня, что вовсе не думал о том, чтобы лечь с ней в постель. Твои чувства были чисто платоническими. Ты видел в ней человека.
Он рассердился.
— Боже! Какую чушь ты несешь! Ясно, я не собирался лечь с ней в постель! Ясно, что я таскался по девкам и пил, потому что отец заморочил мне голову своими речами о человеке. Отец работал ради людей и ради людей дал себя убить. Ну и что из этого? Ему было легко, раньше был сейм, партии, а потом война. А что я могу сделать для людей теперь, когда нет войны? Жить, как эти страусы, я не могу. А профессор мне столько наговорил о том, что надо восстанавливать города… И еще сказал, что я художник. Что у меня развито воображение. Что я могу стать настоящим архитектором… Ты видела, как я зубрил целыми днями! Разве я тогда ездил в Труро? А когда Брэдли совсем спятил — женился на двадцатилетней девчонке, разве я сказал ему хоть слово?
Я молчала. Мне не хотелось вступать с ним в спор. И без того уже нижняя губа у него дрожала. Руки его беспокойно двигались. Он сел возле меня на диван и прохрипел:
— Мама, в тот вечер, когда все это случилось, он сам прислал Кэтлин в Пенсалос! Прислал за мной. А ты ее задержала. Велела слушать пластинку. Ни она, ни я, мы не виноваты.
Он понемногу успокоился. Стоял теперь передо мной, высокий, в красном свитере, и к ногам его жалась собака. Уходя, он поцеловал меня в лоб.
— Будет то, что быть должно. Спокойной ночи, мама.
И первым из того, что должно было быть, последовало вот что: визит профессора к нам и его отъезд вместе с Кэтлин был всеми замечен. Тотчас же отыскались «четыре разгневанных барона», которые узнали о существовании треугольника и сделали из этого соответствующие выводы.
Началось с того, что Ребекка, увидев из своей увитой бегониями ложи Кэтлин в машине за рулем и рядом с ней профессора, положившего руку ей на плечо, разразилась своим громовым хохотом и тут же позвонила Лауре Уиндраш: «Поздравляю, все сошлось, как в пасьянсе. Валет получил отставку. Король лег на даму. Ты видела нашу Изольду в объятиях Брэдли?» Обо всем этом много позднее сообщила мне ее племянница Элен, мать двух обещанных Михалу сыновей.
Лаура в свою очередь не преминула навестить Роберта Стивенса, писателя и чудака, который иногда бывал в гостях у Брэдли, в Труро. Кажется — все это передается со слов Элен, — писатель был заинтригован этим забавным qui pro quo[19] и рассказал Лауре, что два месяца назад в качестве свидетеля присутствовал на свадьбе профессора с Кэтлин Мак-Дугалл и ни о каком Тристане не желает слышать.
Весть эта, подобно воплям голодных чаек, тотчас же разнеслась по городку. Через два дня после визита Брэдли ко мне явился полковник Пол Митчел — университетский коллега Фредди, один из тех его друзей, что не могли простить ему «женитьбы» на мне. Он жил по ту сторону залива (это он подыскал для нас коттедж, который потом стал моей собственностью), и, с тех пор как я овдовела, он никогда в этом доме не бывал, но всякий раз в годовщину смерти Фредди я получала от него открытку в черной рамке со словами соболезнования.
Прежде чем приступить к делу, он долго откашливался и говорил о погоде. «Сударыня, — сказал он наконец, — Фредди был a splendid fellow, великолепным парнем, и я не могу избавиться от мысли, что некоторые ситуации были бы для него непереносимыми. Я не имею права вмешиваться в ваши личные дела, но считаю своим долгом сказать, что особа, которая лучшие годы своей жизни прожила с моим другом Фредди, обязана, как я полагаю, считаться с мнением его друзей. Я вынужден также обратить ваше внимание на тот факт, что отношение вашего сына к миссис Брэдли не могло бы быть одобрено Фредди, который был истинным джентльменом. Я понимаю, что ваш сын воспитывался не в Англии и что коммунизм, который сейчас господствует в его стране, не мог не сказаться на его убеждениях. И все же…»
