Внезапно мэтр Габриэль показался ей очень близким, будто он в какой-то мере принадлежал ей, и она с возросшим беспокойством ласково коснулась его рукой.
– С тех пор, как его сюда принесли, он хоть раз шевельнулся, заговорил?
– Нет. Это странно – ведь его раны на вид не тяжелые. Удар саблей рассек ему плечо и левую сторону груди, но кость не задета. Раны почти не кровоточат.
– Надо что-то делать.
– А что? – снова послышался все тот же раздраженный голос лекаря Альбера Парри. – У меня нет ни слабительного, ни клистира, и поблизости нет аптекаря, к которому можно было бы послать за травами.
– Но вы могли бы по крайней мере взять в дорогу свою врачебную сумку с инструментами, мэтр Парри, – воскликнула Абигель с не водившейся раннее за ней горячностью. – Она бы заняла не так много места!
– Как.., как вы можете, – вознегодовал ученый лекарь, – как вы можете упрекать меня в том, что я забыл свои инструменты, когда меня без объяснений вытащили из постели и чуть ли не в ночной рубашке и колпаке поволокли на это судно, так что я и глаз не успел протереть? И потом, для такого пациента как Берн я мало что мог бы сделать. Я ведь не хирург.
Лорье, цепляясь за Анжелику, умоляюще спрашивал:
– Мой отец не умрет?
Со всех сторон ее хватали чьи-то руки. Чьи: Северины, Онорины, Мартиала или матерей, растерявшихся перед непривычными для них лишениями?
– Дети хотят пить, – как затверженный урок повторяла госпожа Каррер.
К счастью, их хотя бы не мучил голод, поскольку булочник щедро раздал пассажирам свои хлебцы и бриоши. В отличие от доктора он не потерял головы и захватил их с собой, и даже гонка через ланды не заставила его бросить выпеченный им хлеб.
– Если эти разбойники не принесут нам фонарей, я вышибу дверь! – завопил из темноты судовладелец мэтр Маниго.
И будто они только и ждали этого громогласного зова, на пороге показались матросы с тремя большими, ярко горящими фонарями. Повесив их по краям и в середине батареи, они возвратились к двери и втащили на нижнюю палубу деревянную лохань, из которой исходил аппетитный запах, и ведро с молоком.
Это были те самые двое мальтийцев, которых Рескатор прошлой ночью послал с Анжеликой в Ла-Рошель, чтобы они ее охраняли. Несмотря на диковатый вид, который им придавали оливковая кожа и горящие, как уголья, глаза, она уже тогда поняла, что они славные малые – в той мере, в какой это определение применимо к членам экипажа пиратского корабля. Матросы поощряющими жестами указали пассажирам на лохань с супом.
– И как, по-вашему, мы должны это есть?.. – визгливым голосом вскричала госпожа Маниго. – Вы принимаете нас за свиней, которые жрут корм из одного корыта?.. У нас нет ни единой тарелки!..
И, вспомнив о своем прекрасном фаянсовом сервизе, разбившемся в дюнах на песчаном берегу под Ла-Рошелью, она истерически зарыдала.
– А, пустое! – сказала госпожа Каррер. – Не портите себе кровь, дорогая, как-нибудь управимся.
Но и сама она была не в лучшем положении, чем прочие, и могла предложить только одну-единственную чашку, каким-то чудом засунутую в последний момент в ее тощий узелок. Анжелика, перейдя на средиземноморский жаргон, который она еще смутно помнила, постаралась по мере сил объяснить матросам суть дела. Те в замешательстве поскребли в затылках. Вопрос о вилках и ложках, пожалуй, нелегко будет разрешить. Однако уходя, матросы пообещали как-нибудь все уладить.
Сгрудившись вокруг лохани, пассажиры принялись обсуждать ее содержимое.
– Это рагу с овощами.
– Во всяком случае, свежая пища.
– Значит, нас еще не посадили на судовые галеты и солонину, какими обычно кормят в море.
– Они наверняка награбили всю эту провизию на берегу. Я слыхал, как в трюме, что под нами, хрюкали свиньи и блеяли козы.
– Нет, они их не украли, они купили скотину у нас и щедро заплатили звонкой монетой. Мы на них не в обиде.
– Кто это там встрял в разговор? – осведомился Маниго, когда это разъяснение, сделанное на шарантском диалекте, дошло до его сознания.
При свете фонарей он увидел в трюме незнакомые фигуры: двух тощих длинноволосых крестьян и их жен, за юбки которых цеплялись с полдюжины оборванных ребятишек.
– А вы-то откуда тут взялись?
– Мы гугеноты из деревни Сен-Морис.
– А с какой стати вы сюда заявились?
– Ну как же! Когда все побежали к берегу, мы тоже побежали. А там и вовсе подумали: коли все садятся на корабль, давай и мы сядем. Думаете, нам больно хотелось попасть в лапы королевских драгун? Глядишь, они бы на нас всю злость сорвали… А узнай они, что мы торговали с пиратами, нам бы так досталось! Да и по правде сказать, что у нас в деревне осталось? Почитай ничего – ведь мы продали нашу последнюю козу и всех свиней… И что бы мы без них делали?
– Тут и без вас слишком много народу, – в ярости сказал Маниго. – Еще взялись нахлебники на нашу шею!
– Хотела бы заметить вам, милостивый государь, – вставила Анжелика, – что эта забота лежит отнюдь не на ваших плечах, и, кроме того, своим супом вы косвенным образом обязаны именно этим самым крестьянам, потому что его, судя по всему, сварили из мяса их свиньи.
– Но когда мы прибудем на Американские острова…
В разговор вмешался пастор Бокер:
– Крестьяне, умеющие пахать землю и ухаживать за скотом, никогда не будут в тягость колонии эмигрантов. Братья мои, добро пожаловать в нашу общину!
На этом инцидент был исчерпан и горожане расступились, пропустив бедняков к лохани с супом.
Для каждого из эмигрантов этот первый вечер на незнакомом судне, уносящем их навстречу неведомой судьбе, отдавал чем-то нереальным. Еще вчера они легли спать в своих домах, богатых у одних, бедных у других. Тревога за свое будущее наконец перестала их терзать, так как мысли о предстоящем вскоре отъезде успокоили их. Смирившись с неизбежными потерями, они решили приложить все усилия, чтобы плавание прошло как можно более безопасно и с удобствами. Но все пошло прахом – и вот они качаются на волнах ночного океана, отрезанные от всей своей прошлой жизни, едва ли не безымянные, словно души умерших в ладье Харона. Именно это сравнение приходило на ум гугенотам-мужчинам, в большинстве своем людям весьма образованным, и они с унылым видом взирали на суп, который от бортовой качки тихо плескался в лохани.
А женщин занимали иные заботы – у них и в мыслях не было вспоминать пассажи из Данте. За неимением мисок они передавали из рук в руки единственную чашку госпожи Каррер и по очереди поили из нее детей молоком. Сделать это было нелегко, ибо с наступлением ночи качка усилилась. Обливаясь молоком, дети смеялись, но их матери ворчали. Ведь переодеть детей им было не во что, а где на борту судна стирать? Каждая минута несла с собой новые горестные воспоминания о том, чего эти женщины-хозяйки лишились. Их сердца обливались кровью, когда они с тоской думали о добрых запасах золы и мыла в покинутых домашних прачечных и о многочисленных щетках: от больших до самых маленьких – ведь как можно стирать без щетки? Жена булочника вдруг повеселела, вспомнив, что свою щетку она из дому прихватила, и взглядом победительницы обвела своих подавленных соседок.
