Маленький Билли продолжал стрелять и перезаряжать винтовку, доставая патроны из седельных сумок, висевших на его плече. Как и большинство ковбоев, он был молодой, безрассудный и почти неграмотный. Как и большинство ковбоев, он носил кличку, и никто не знал его настоящего имени. Однако, в отличие от остальных работников ранчо, он никогда не расставался с бутылкой виски; к тому же рост у него был больше шести футов, и он очень любил свою винтовку. Если бы не Джоселин, Ник уже давно застрелил бы его. Такой же безумный взгляд он видел в глазах отца, когда тот хлестал его кучерской плетью.
Используя дымовую трубу в качестве упора для винтовки, Ник направил ствол вниз. Поговоришь с такими… С пьяными не разговаривают. Он ждал, когда Маленький Билли повернется к нему. Широкая грудь предстала перед ним, когда пьяница выстрелил в Далласа и направил винтовку на распростертое тело Джоселина. Ника охватил страх, стоило ему увидеть, куда целится Маленький Билли. Но привычное ледяное спокойствие вернулось к нему. Он наклонил винтовку, прицелился в сердце Маленького Билли и нажал на курок.
Когда грохнул выстрел, он даже не мигнул и продолжал неотрывно смотреть на крупную фигуру Маленького Билли. Он увидел, что ковбой дернулся и схватился за лестницу ветряной мельницы. Маленький Билли уронил винтовку и отпустил лестницу. Затем его тяжелое тело ударилось о землю, подняв облачко пыли. В тот момент, когда Ник покидал крышу, Даллас и все остальные повыскакивали из своих убежищ и побежали к Джоселину. Не испытывая ни малейших укоров совести и не думая о покойном, он спустился и помог отнести Джоселина в дом.
Лайза послала за врачом в Сан-Антонио сразу как только ее мужа ранили, но когда врач закончил доставать пулю из ноги Джоселина, солнце уже зашло. Так как Даллас Мередит был ранен, Ник принял руководство ранчо на себя, велел похоронить Маленького Билли, и работа возобновилась. На следующее утро, когда он сидел в комнате Далласа, из хозяйских покоев до них донеслась громкая ругань. Раздался грохот, они выскочили в коридор и заметили сбегающего по лестнице мальчика, который принес почту из Сан-Антонио.
Ник первым вошел в спальню и увидел Джоселина сидящим на кровати. Его изумрудные глаза сверкали от сдерживаемого волнения, забинтованная нога была обложена подушками. Даже в постели он сохранял военную выправку: сидел, расправив плечи, словно на коне во время плац-парада конной гвардии. Его бледное лицо под волнистыми черными волосами покрылось неестественным румянцем. Кулак его сжимал смятое письмо, и он изо всех сил стучал им по матрасу. Рядом, скрестив руки на груди и постукивая носками сапог по полу, стояла Лайза.
Она взглянула на Ника и сказала:
— Он получил письмо от герцогини.
— О… — произнес Ник, не зная, что еще здесь можно сказать. Джоселин был наследником титула герцога, но его семья причинила ему не меньше боли, чем Нику его семья.
— Черт возьми! — воскликнул Джоселин. — Мне нужно ехать домой. Лайза, собери для нас вещи. Завтра мы уезжаем.
— Эй, Маршал, успокойся, — прервал его вошедший Даллас и сел на край кровати, — никуда ты не поедешь.
— Чертовски верно, патрон, — сказал Ник. Он наблюдал за выражением лица Далласа, пока тот расшифровывал его слова. Даллас был родом из юго-восточных штатов и с трудом понимал ужасное, по его мнению, произношение Ника. Однако Ник имел нюх на аристократов и видел, что Даллас Мередит тех же голубых кровей, что и Джоселин.
— Я должен ехать, — сказал Джоселин, резко выпрямившись на постели. Это движение вызвало гримасу боли.
Лайза поспешила уложить его на подушки.
— Никуда ты не поедешь.
— Я прошу извинить меня, мэм, — сказал Даллас, — но и вам тоже не надо ехать.
— Я знаю.
Джоселин помахал в воздухе письмом.
— Я должен поехать домой. — Он беспокойно заерзал на кровати, то краснея, то бледнея. На его лбу и верхней губе заблестели капельки пота.
Ник подошел к кровати, наклонился и положил руку на плечо Джоселина.
— Кончай горячиться, дружище. Дай мне посмотреть это чертово письмо.
Герцогиня растянула письмо на десять страниц, но последние девять в основном повторяли первую. В нем она сообщала о помолвке Джорджианы, младшей сестры Джоселина, с Джоном Чарльзом Хайдом, графом Трешфилдским. Ник присвистнул и поднял глаза от письма. Лайза снова скрестила руки на груди и начала постукивать каблучком об пол. Она смотрела на мужа растерянно и тревожно, в то время как Джоселин продолжал беспокойно ерзать на кровати.
— Неужели она хочет выйти за старого Трешфилда? — спросил Ник.
Лайза кивнула, а Джоселин бросил взгляд на Далласа и выпалил:
— Вот именно, за старого Трешфилда.
— Кажется, я где-то слышал об этом Трешфилде, — беспечно проговорил Даллас.
— Джон Чарльз Хайд, граф Трешфилдский, — пояснил Ник, — это злой и занудный старик, который по возрасту годится Джосу в деды.
Джоселин внимательно смотрел на Далласа, но тот почему-то избегал его взгляда. Ник с возрастающим любопытством наблюдал за ними, как вдруг Джоселин, выпрямившись слишком резко, охнул и схватился за ногу, и Ник переключил внимание на него одного.
— Она сделала это, — сказал раненый. — Я никогда не думал, что она отважится на этот шаг, но она отважилась, и если я не остановлю ее, она себя погубит.
— Ты никуда не поедешь, — решительно сказала Лайза и опустилась в кресло-качалку, как бы давая понять, что готова находиться возле мужа столько, сколько понадобится.
— Ты меня не поняла. Перед тем как впервые выехать в свет, она сказала мне, что хочет выйти за старика, чтобы поскорее овдоветь.
— Что за странный каприз? — удивился Даллас.
Лайза улыбнулась ему:
— Джорджиана твердо убеждена, что ей не следует выходить за какого-нибудь молодого человека, который будет ею командовать и держать на пособии. Такую жизнь она называет рабством.
Рот Ника открылся сам собой. Он был лишь немного знаком с леди Джорджианой, встречал ее в официальной обстановке. Как и большинство других юных леди, она всегда казалась ему слишком сдержанной, скучной и невзрачной. Получившая поверхностное образование, выросшая в тепличных условиях и поглощенная пустяками, она олицетворяла собой самые ужасные пороки английских аристократок. В то время как его мать, стоя на четвереньках, скребла стенки каминов, чтобы прокормить своих детей, такие девицы, как Джорджиана, нежились в постели до полудня. Он уважал женщин своего круга, которые работали, чтобы прокормить детей; такие же дамы, как сестра Джоселина, были ни на что не способны. И вот теперь Джорджиана собиралась претворить в жизнь свой замысел.
