– Не могла бы ты отнести эти ягоды госпоже Врангель? Она отдаст их поварихе, а та состряпает с ними замечательные пирожки. Не правда ли, заманчивая идея?
Изабо кивнула, но глаза ее тревожно смотрели то на ружье в руках Франца, то на женщину, которую она называла мамой. Подбородок ее задрожал.
– Боюсь, – прошептала она.
Катарина прижала ее к себе и поцеловала в лоб, с трудом удерживая слезы.
– Все будет хорошо, моя милая Изабо. Помнишь тех людей, которые приходили прошлым летом. Тех, что делали разные акробатические трюки, изгибались, принимая самые разнообразные позы?
– И которые прихватили с собой двух коз и лучшую курицу-несушку? – пробормотал себе под нос Франц.
Изабо кивнула в ответ на вопрос Катарины, и ее светло-голубые глаза загорелись.
– А это тоже акробаты?
Катарина вытерла слезу со светлой, словно алебастровой, щеки.
– Придется подождать, и мы увидим, – ответила она, стараясь не думать о тех людях, которые заплатили своей жизнью за стремление поживиться в поместье Леве и в долине. Изабо никогда не узнает о них. Катарина ободряюще улыбнулась малышке.
– А теперь Франц отведет тебя назад в Леве? – Неуверенный кивок в ответ. – Вот и хорошо, моя милая.
Она встала, повернулась спиной к Францу и жестом приказала дать ей ружье. Он вложил ей в руку карабин так, чтобы Изабо не увидела, затем подошел к маленькой девочке.
– Миссис Врангель ждет ягод, – сказал он ей. – Она говорит, ты всегда собираешь самые лучшие.
– Правда?
Катарина увидела, как маленькая ручка скользнула в его узловатую ладонь.
– Конечно.
Изабо подпрыгнула, корзина качнулась в другой ее руке.
– Да. Я собираю хорошие ягоды.
Очень скоро их голосов не стало слышно. Катарина прищурилась на мгновение, пальцы ее сжали дуло карабина, затем обратилась к Лобо.
– Их трое, да? – переспросила она. Он кивнул. – Что ж, мы станем для них достойными противниками, не правда ли?
Она взяла карабин словно охотничье ружье, затем забрала у него пистолет. Они выбрали густой кустарник, откуда хорошо просматривалась дорога вдоль реки, и Лобо встал на корточки, спрятавшись среди листвы.
– Помнишь, как Франц учил тебя изображать волка?
Глаза Лобо зажглись, губы раздвинулись в улыбке. Он пару раз подпрыгнул и глубоко задышал.
– Как ты хорош! – поспешно сказала Катарина в надежде предупредить оглушительный рев, который еще долго потом звенел бы в ее ушах. – А теперь запомни. Смотри на меня, и когда я подам такой знак, – она резко повернула голову вправо, – ты вскочишь и заревешь. Ты сможешь это запомнить? По моей команде ты изобразишь волка, как научил тебя Франц.
– Конечно, мадам фон Леве. Это я могу запомнить, – добродушно заверил ее он.
В его устах слова «мадам фон Леве» звучали словно «сумасшедший».[2]
Леве. Она отбросила черные мысли. Какое это имеет значение? Имя не принадлежит ей. Как и многое другое…
Она устроилась в кустах поблизости и приготовилась ждать. Карабин был уже нацелен на поворот дороги под низко свешивающейся ветвью. «Все готово», – подумала она и посмотрела на Лобо, находившегося в нескольких футах от нее. Он открывал рот в безмолвном реве и откидывал голову назад. Она зажгла конец запального фитиля карабина, чтобы унять охватившую ее панику, и стала молиться.
Полковник Александр фон Леве устало остановил лошадь и бросил косой взгляд на деревья справа. Боже, как ему необходимо выспаться! Три дня ему пришлось провести в седле, чтобы опередить войска фон Меклена, и теперь даже ветки кустов ежевики кажутся ему карабинами. Он снял свою широкополую шляпу и попытался стереть усталость с глаз. Протянувшейся перед ним дороге, бежавшей вдоль реки Карабас, казалось, не будет конца.
Он оглянулся на своих спутников, их было двое. У одного из них рука была крепко привязана к груди, и оба они поникли в изнеможении в своих седлах так же, как и он сам. Его нога тоже была перевязана окровавленной разорванной женской нижней юбкой, хотя кровь принадлежала не только ему.
– Поместье Леве наверняка поблизости, – заверил он раненого.
– Не беспокойтесь, полковник, – отозвался майор Маттиас Траген, бледный осунувшийся человек, который старался не слишком сильно раскачиваться в седле. – Мы скоро туда доберемся.
– Не похоже, чтобы ты был там на прошлый Михайлов день, – заметил Юстус Печ, конюший, ставший кавалеристом, когда лошадей осталось в живых больше, чем всадников. Он сидел на лошади увереннее, чем на стуле. – Семнадцать лет – большой срок, чтобы помнить, как отыскать нужное место.
– Это мой дом. Человек не забывает такое. – Александр собрался с силами и пустил лошадь. – Даже если хочет того, – добавил он вполголоса, и шум реки заглушил его слова.
– Ничего не знаю об этом, – сказал за его спиной Юстус. Слова прозвучали неразборчиво, словно он был пьян до изнеможения. – У меня никогда не было дома, который можно забыть. В общем-то так легче. Конечно, теперь, когда наступает мир, мне придется раздобыть кое-какие документы.
– Мир, – фыркнул Траген и попытался сдержать приступ кашля. – Мира не будет… для нас… или для этой долины, и ты знаешь это.
Голос выдал, насколько тяжело давалась ему верховая езда.
Александр слушал своих спутников, но глаза его изучали лесные тени. Некоторые участки зарослей колыхались сильнее, чем если бы их шевелил только утренний ветерок. Он глубоко вдохнул, ожидая, что ощутит предательский запах тлеющего запального фитиля.
Да, да, кажется, это он. Но, нет, слишком много в воздухе осенних запахов, чтобы что-либо отчетливо различить. Он помотал головой, пытаясь избавиться от усталости, которая притупила все его чувства. Впереди у крутого поворота низко склонились ветви. Идеальное место для засады.
Он достал пистолет из кобуры, свешивавшейся с передней луки седла, и понял из воцарившегося за спиной молчания, что Траген и Печ сделали то же самое. Александр снова моргнул, чтобы вернуть ясность зрению. Черт побери. Он был уверен, что они ускользнули от преследователей. Черт бы побрал фон Меклена, чтоб он провалился в ад, откуда пришел.
Александр сжал зубы и выпрямился. Откуда-то из самой глубины его существа вдруг пришли ясность и сила, как было всегда во время долгих часов бессчетных сражений. Он крепче сжал приклад, щелчок от взводимого курка прозвучал уверенно и надежно. Он подал сигнал своим спутникам и пустил лошадь рысью. Низко свешивавшиеся ветви приближались. Он напрягал слух, но в ушах пульсировал только шум реки. Война закончилась для других, но не для него. Он умрет солдатом.
