— Вечно ты, Левина, не от мира сего. Неужели ни разу и не влюбилась? Военные бывают такие душки! После спектакля у выхода сколько их толпится!
— Неужели у тебя после спектакля есть еще силы флиртовать?
— А как же? Разве не в этом радость жизни? Нам же еще двадцать лет нужно отработать на сцене, чтобы стать свободными. Да я буду древней старухой! Тридцать семь лет, подумать только! Нужно жить, пока мы молоды. Вот влюбишься — узнаешь, откуда силы берутся!
— Верочка, а ты любила, когда первый раз?..
— Дуреха! Для пользы дела можно и без любви обойтись. Вот уж тут — точно без любви. Ишь, чего захотела, чтобы польза да еще с любовью была. Так ведь всяк готов!
— Верочка, а ты не жалеешь?
— Нет, Лида, — становясь на минуту серьезной, говорит Серова, — я уж и забыла. Все проходит и забывается, зато в новой постановке «Спящей красавицы» буду танцевать принцессу Флорину в паре с Мишелем Суворовым. А мы ведь все были уверены, что он влюблен в тебя. Он-то скоро на первые роли перейдет. Вот кому и покровителя не надо! Счастливчик! Кстати, хочешь, я помогу тебе? Меня ведь просили устроить знакомство с тобой. Приятель моего «благодетеля» сильно заинтересован в свидании. В новом сезоне ты будешь солировать.
— Как можно, Верочка! Это так гадко!
— Глупенькая, зато сразу роль получишь! Ты ведь в училище первой была. Помнишь, как порхала в «Шопениане»? А теперь на заднем плане руками машешь! К Рождеству возобновляют «Щелкунчик», роль Феи Драже еще никому не отдали. Мне намекнули, что берегут для новой танцовщицы.
— Не могу я, Верочка.
— Ну, хотя бы согласись пообедать с нами, познакомишься — может и решишься. Да не будь же ты такой недотрогой. Так все двадцать лет и протанцуешь во втором ряду! А помнишь, как мы с тобой мечтали «Жизель» станцевать? Или «Лебединое озеро», ты Одетту, я — Одиллию. Эх, какими мы детьми тогда были!
Вечером после спектакля Лидочка долго лежала без сна, раздумывая над предложением, переданным через Веру. Что такое Я, и имею ли Я ценность сама по себе, думала она, или только танцуя, мое Я парит над землей и приобретает значимость и содержание, интересное другим людям? Ведь ежели Я живу только в танце, то цена за это не должна иметь значения. Если выбирать вечный кордебалет или роли, которые я способна станцевать, то покажется ли та цена, что будет заплачена мной, непомерной? Кто мне поможет решиться? Кому я могу довериться? Решать я должна сама, — внезапно поняла она. Так терзалась Лидочка всю неделю. Вспомнилось ей, как однажды в училище на уроке истории учитель Илья Семенович рассказал легенду об амазонках, которые якобы выжигали себе одну грудь, чтобы метко стрелять из лука. Ученицы пришли в ужас, но Илья Семенович сказал им: легендарные девы превыше всего ценили дело, которому посвятили всю свою жизнь, и считали священным долгом исполнять его как можно лучше, жертвуя всем, что мешает этому. Неужели я сомневаюсь, принести ли мне столь малую жертву ради моего дела? — думала Лидочка, но уже в следующую минуту ее охватывал ужас от неведомой огромности этой жертвы. Стоя в ряду вилис во втором акте «Жизели» с высоко поднятой в арабеске ногой, она следила за легкой фигуркой Анны Павловой, одухотворенно скользящей по сцене. Я тоже так могу, думала она, но мне не позволят этого сделать, если я не решусь сейчас. Я хочу танцевать Жизель, и Одетту, и Сильфиду, и Эсмеральду… Значит, надо пойти и посмотреть на того, кто обещает выполнить мое желание.
На другой день Лидочка сидит в ресторане «Кюба», одном из самых дорогих и модных, посещать который не брезговала сама Кшесинская. Напротив Лидочки щебечет Верочка Серова, по обеим же сторонам сидят два солидных чиновника министра двора барона Фредерикса. Оба они служили в свое время вместе с директором Императорских театров Теляковским в том же лейб-гвардии Конногвардейском полку, что и барон Фредерикс, а потому пользовались его влиятельной поддержкой и сохраняли дружеские отношения между собой. Все это Серова растолковала Лидочке заранее. Тот, что справа, Верочкин «покровитель», благообразный господин лет сорока пяти с желчным лицом и длинноватым носом, совсем ей не понравился, но видно было, что Верочку его наружность не смущает и она ведет себя, как балованная девочка, что ему даже нравилось. Наконец, Лидочка решилась поднять глаза на господина слева и встретилась с взглядом его блекло-серых глаз. Дрожь пробежала у нее по спине, так, что передернулись плечи, и она испуганно отвела глаза, боясь, что он прочитает в них внезапное отвращение. Господи, господи, никогда, никогда! Эта жертва вдруг показалась ей неоправданно большой. На прощание он, целуя ее руку, сказал очень мягким голосом, что счастлив был их знакомством и рад пригласить всех на дачу в Стрельну. Лидочка, тронутая его отеческой интонацией, наконец, посмотрела открыто в его лицо и не увидела в нем ничего отталкивающего, напротив, добродушие чуть полнеющего лица со вторым подбородком располагало к себе. Я могла бы уважать его, как отца, мелькнуло в голове, но ему ведь не это надо. Она опять передернулась и смутилась, видя, что он заметил это.
— Благодарю вас! Я, право, не знаю… — нерешительно прошептала она, радуясь, что он не настоял на немедленном и определенном ответе.
Противоречивые чувства раздирали ее всю неделю, между тем жизнь была все так же наполнена работой. Все так же до седьмого пота отрабатывала она приемы и движения танца в репетиционном зале, веря, что сможет когда-нибудь станцевать все, о чем мечтала. Однажды, задержавшись позже других, скорее, даже не заметив, что все уже разошлись отдыхать (балета нынче вечером не давали), Лидочка для собственного удовольствия танцевала вальс из «Шопенианы», в котором была так хороша на выпускном спектакле. Она чувствовала, что тело ее поет в каждом движении и душа взлетает и кружится над землей в той чистой выси, где не нужно думать о расплате за это высшее наслаждение ее жизни, за возможность танцевать. Мельком увидев стоящие в дверях фигуры, она все же закончила танец, узнав в них «своих»: Мишеля Суворова и Михаила Михайловича Фокина. Танцор и балетмейстер труппы Дягилева Фокин, который и придумал этот балет, теперь с интересом наблюдал за ее танцем.
— Я вас знаю? — вопросительно сдвинув брови, спросил он, когда она, закончив, застыла, все еще трепеща вытянутыми вперед руками.
— Это Левина, — подсказал Суворов.
— О! Я наслышан, самому видеть не довелось, был в Париже. Почему же сейчас я вас не вижу в спектаклях? Что вы исполняете?
— Я танцовщица кордебалета и участвую во всех балетных спектаклях, — подсказала она ему, понимая, что весь кордебалет он запомнить не мог.
