— Послушай, Творимир, — Всеслав воспользовался удачно подвернувшейся возможностью начать нужный разговор, — я тоже на днях услышал, что ты сватался к христианке будучи некрещеным. Меня это очень интересует.
Творимир, не теряя прекрасного расположения духа, молча налил крепкую медовуху себе и собеседнику, молча сделал большой глоток, медленно поставил кружку на стол, откусил от пирога, проглотил. Всеслав терпеливо ждал.
— Мы с Марьяной поженились после того, как я крестился, — наконец ответил новгородец, чуть улыбнувшись, — за некрещеного она бы замуж не пошла. И теперь я ее очень хорошо понимаю. Не обессудь, но была бы моя воля, я бы убрал от тебя Любаву подальше, пока еще ее сердечко не сильно задето.
Всеслав, не ответив, отхлебнул медовухи из своей кружки и внимательно рассматривал теперь внутренность этой кружки.
— Для нее, уж не знаю, понял ли ты это, пропавший Рагнар был и отцом и матерью и старшим братом и духовным наставником. Пока его участь неизвестна, ей не до чего.
— Я понял. Но не твоя воля творится. Рагнар пропал в моих землях, и моя помощь вам нужна, — польский рыцарь сделал еще глоток медовухи. Новгородец смотрел на него с сочувствием.
— Ты мне полюбился, Всеслав, но я же не слепой, вижу, как ты отличаешься от меня в пору моего язычества. Я был куда проще тебя.
— Расскажи.
Новгородец колебался, видимо, не желая расставаться со своим прекрасным настроением. Всеслав оторвал взгляд от кружки с медовухой и хмуро посмотрел на него.
— Моя мать была из поморян. Лютичами их теперь зовут.
— Ого! Гордые они. Независимые. Знаю.
— А отец неизвестен. Снасильничал.
Творимир, резко посерьезнев, отхлебнул из своей кружки. Всеслав не прерывал наступившее молчание.
— Не любила меня мать, понятно. Дорастила до продажного возраста и продала. Слышал, есть такой невольничий рынок в Праге?
— Кто же о нем не слышал? Самый большой невольничий рынок в славянских землях, — мрачно ответил Всеслав, держа кружку обеими руками, не глядя на собеседника.
— У них, среди пражских христиан, есть обычай, выкупать рабов. Обычно выкупают-то христиан. Но есть исключение. Святой Вячеслав, Вацлав, как они его называют, ввел когда-то такой обычай: на Пятидесятницу Пражская церковь выкупает некрещеных мальчиков, чтобы их окрестить.
— Слышал. Этот обычай епископ Адальберт возобновил, Войтех Славникович. Войтеху пражский невольничий рынок спать спокойно по ночам не давал, — с горечью заявил Всеслав. — Он вроде как христианин, а тут еврейские купцы перепродают в рабство христиан. Молоденьких красивых девиц в мусульманские гаремы, молоденьких красивых парней в мусульманские гаремы. А торговая пошлина с продаж идет на обогащение князя. Христианского князя. И все христиане города не против.
— Но ведь епископ был против.
— Да. Один из епископов был против. Сначала он продержался на кафедре со своим "против" два года. Больше правительство Праги и пражская христианская церковь не выдержали. Его выгнали из страны. Он, я слышал, стал монахом в Риме. Потом, спустя долгие годы, снова вернулся в Прагу епископом. На этот раз продержался год. Снова выгнали. Тогда он поехал в Гнезно по приглашению моего князя Болеслава. Недолго пожил, пока не пошел проповедовать пруссам. Те его и убили. Мощи святого Войтеха теперь в главном соборе Гнезно. Не в Праге.
— Ага. Но именно его ваша церковь прославила как святого, не тех, кто его выгнал.
— Посмертно прославила.
Всеслав снова отхлебнул медовухи. Поставил пустую кружку на стол. Творимир радушно налил ему до верха.
— Я не христианин, — снова заговорил Всеслав с горечью, — но я видел множество христиан, в отличие от Любавы. Она молода, наивна и неопытна. Однако у нее чистая душа, и она не лукавит. Пусть посмотрит на мир. Меня удивит, если она не разочаруется и не оставит своих иллюзий.
Всеслав поднял глаза и встретился взглядом с погрустневшим Творимиром.
— Мне не надо доказывать, что среди христиан полно дрянных людей, — тихо сказал новгородец. — Мне достаточно посмотреть в свое отражение в тазу с водой утречком, чтобы вспомнить об этом. Но ты не понимаешь главного. Хотя бы запомни сейчас мои слова. Для нас важнее всего не люди, а наш Бог. Христос — вот главное сокровище церкви.
Всеслав снова опустил глаза. Он внезапно вспомнил, как нечто подобное говорила ему Любава. Как раз, когда объясняла, почему не может стать его женой. Незадолго до того, как Ярославов воевода Гостомысл сообщил ей, что ее названный отец, новгородский посол Рагнар пропал в Польских землях, и лучше бы ей согласиться стать Всеславовой невестой, чтобы иметь возможность поехать в Польшу.
Он невесело усмехнулся, еще раз по достоинству оценив крутой поворот судьбы, вынудивший Любаву согласиться на помолвку с ним.
— Я тебя прервал, — снова заговорил польский рыцарь после недолгого молчания. — Ты рассказывал, что тебя выкупил добрый человек, чтобы окрестить. Бескорыстно он выкупить не мог, — добавил Всеслав, не сдержав сарказма в голосе.
— Бескорыстно никто ничего не делает, кроме некоторых христиан, — парировал Творимир. — Само понятие "бескорыстие" вошло в мир вместе с христианством. Тот человек, который меня выкупил, не стал меня крестить. Я был ужасным мальчиком, можешь мне поверить. Несколько раз пытался обокрасть своего благодетеля и сбежать. Но тот был настороже. Куда уж было меня крестить. Он отдал меня в ученики своему другу. Воину. Сам со мной справиться был не в силах. Своего наставника воина я боготворил. И когда я подрос, то напрочь забыл о слабом, как я думал, человеке, который за собственные деньги выкупил меня из рабства и ничего не потребовал взамен. До сих пор удивляюсь, как он увидел в том постоянно битом звереныше на Пражском рынке что-то хорошее, что заставило его так поступить. Да и Марьяне я тоже удивляюсь, — нежная грустная улыбка осветила лицо Творимира, — она полюбила меня еще до моего крещения, хотя ни за что бы не призналась в этом тогда.
— Так это возможно? — с надеждой спросил его некрещеный собеседник.
Новгородец серьезно на него посмотрел.
— Я, хоть и подзабыл это к тому времени, но видел от христиан только добро. И искренне захотел креститься. А ты столько времени прожил с христианами и только озлобился на них. Любава не будет с тобой счастлива. Она, ты мог это заметить, привыкла слушаться. А тебя слушаться, христианке только горе копить.
— Ах! После твоего крещения сразу же стало так заметно, какой ты хороший, что Марьяна согласилась стать твоей женой? — ехидным тоном спросил обозлившийся Всеслав.
— Ты оскорбляешь сейчас не меня, а таинство крещения. Да, я изменился, преобразился в купели. И, если ты собираешься и дальше похоже высказываться, то Любаве потребуется куда больше сообразительности, чем моей Марьяне, чтобы увидеть в тебе что-то хорошее, — копируя его ехидный тон, ответил Творимир.
— Я понял, — серьезно сказал Всеслав и задумался, сжав руки в кулаки.
Спустя некоторое время он нашел Любаву, укладывающую вещи, купленные в городе, вместе с Ростилой. Невесте Всеслава, родственнице князя Ярослава, полагалось теперь богато одеваться, а на киевских рынках и в торговых кварталах можно было купить что угодно. Через богатый город Киев издревле проходили основные торговые пути Ойкумены.
— Здравствуй Всеслав, — в последний месяц всегда грустная Любава подняла свою медноволосую головку от вьючного тюка, чтобы посмотреть на вошедшего. — Ты пришел сказать, что мы завтра отправляемся дальше?
— Мы действительно спешим, чтобы попасть в Бреславль до разлива рек, — Всеслав сел на лавку рядом со стоящей на коленях возле тюка с вещами Любавой. — Но пара дней ничего не изменит. Мы задержимся до воскресения, чтобы ты смогла помолиться в храме.
И он с удовлетворением увидел в ее синих глазах робкий проблеск надежды на такое невероятное чудо.
— Но стоит ли задерживаться из-за меня, если мы так спешим?
