«Мда-а-а, опять будут унизительные смотрины и попытки засватать меня какому-нибудь вдовцу или престарелому старикашке! Что-то в последнее время папочка вплотную взялся решить мою судьбу!» — с досадой посмотрела на Пэтра, он как будто и не догадывался, что никто из нас двоих не расстроится, если его уволят, странный человек.
Настроение совсем испортилось, захотелось опять сбежать на сеновал к Стешке. Стешка, это моя ручная куница, рыженькая такая с аккуратными оттопыренными ушками и белой шерсткой на груди, я ее у заезжих цыган тайком выменяла на гребешок с самоцветами и с тех пор прячу в небольшой клетушке на чердаке, отец ее сразу удавит, если узнает, а она между прочим мой друг, Стеша всегда успокаивает меня, когда мне плохо, она и выслушает, глядя на меня своими умненькими черными глазками, и на плечо заберется, ткнувшись мордочкой в ухо.
После новости о предстоящем бале танцевать лучше никто из нас не стал, что ввергало француза в бездну отчаяния, не сдержав крепкого словца, он пулей вылетел из классной комнаты и оставил нас одних.
— Что будем делать? — тихо спросила Алиса, напряженно опустив плечики.
Я молчала и нервно теребила подол платья. После наказания с отсечением моей драгоценной косы я уже не решалась открыто грубить и пакостить «женихам» на балу, стала пытаться избежать самого посещения сего мероприятия. Прикидываться больной было бесполезно, и я как-то по осени специально застудила ноги и провалялась с температурой в полубреду целую неделю — никуда поехать не смогла, да и Алиску без меня никто на бал потащить не мог, все же полагалось сначала сватать старшую дочь, зато как только я стала поправляться отец с превеликим удовольствием отходил меня ремнем по спине так, что кровавые царапины остались и превратились в уродливые бледно-розовые полосы на светлой коже. Отец знал меня как облупленную, знал все мои хитрости и знал, что я неспроста заболела.
Через месяц, когда намечались именины в доме у Соловьевых, я подвернула ногу, сильно подвернула, едва не сломав, и тоже никуда не поехала, правда, неделю потом мыла полы на первом этаже, ругаясь про себя и зажимая зубы, чтобы не стонать и не всхлипывать от боли, потому что мыть пол с перебинтованной ногой, которую по наставлению лекаря нельзя было утруждать, было очень трудно.
Именно поэтому отец не говорил нам о новой поездке, чтобы не дать времени придумать очередную уловку, а я и не придумывала, прошлый урок был слишком красноречивым примером.
Нет, если вы подумали, что я говорю о мучительном мытье полов, то вы сильно ошибаетесь, помимо этого было еще кое-что.
Однажды вечером отец вызвал меня к себе в кабинет, я, прихрамывая, явилась, закрыла за собой дверь и выпрямилась, смело смотря ему в лицо.
С минуту он молчал, мучая меня этим ожиданиям, наблюдая за тем, как я напрягаюсь, чувствую ломоту в левой ноге, потому что на правую опереться не могу и сесть тоже дозволено не было.
— Ты ведь знаешь в чем дело, Риана! — спокойно начал он.
Я внутренне сжалась от его подозрительно мягкого тона. А еще я не любила своего имени, дурацкое оно у меня, не как у всех. Кухарка рассказывала мне, что его придумала мама, соединив имена своей матери и матери отца Ирины и Анны, получилось, на мой взгляд, совершенно никчемное, заморское имя. Из уст других детей оно звучало как прозвище зато, когда появилась Алиса и начала говорить, она сразу превратила его в короткое и ласковое Риа, так меня стали называть многие из моего окружения. Риа нравилось мне больше, хотя и оно не походило ни на одно другое славянское имя.
— О чем вы, папенька? — выдавила я из себя так же вежливо и невинно. Полагалось еще и смиренно голову опустить, а я не могла, мне казалось, что так я дам ему знать, что сломалась, позволила распоряжаться своей волей — так было в большинстве семей вокруг, но не в моей и не со мной.
— Если бы ты родилась мальчиком, все было бы иначе, — со вздохом сообщил он.
Это я тоже знала и давно. Он отставной офицер, полковник, очень хотел иметь сына, а не двух дочерей, но мама не подарила ему такого счастья и умерла, когда Лисе не исполнилось и двух лет от пневмонии, оставив нас на воспитание этого бесчувственного мужчины.
Он женился во второй раз, из холодного расчета, чтобы было кому нас вырастить и чтобы было кому родить желаемого наследника. Однако, и тут судьба сыграла с ним злую шутку: мрачная и хладнокровная Милена не была способна родить и выносить здорового ребенка, и в обоих случаях она рожала мертвых младенцев и сама едва тоже не отдала богу душу.
Наверное, он смирился с тем, что у него не будет сына, но всю свою желчь и разочарование неизменно выливал на нас с Алиской, чаще на меня, потому что я была старше, выносливей, упрямей и непокорной.
— Я не виновата в том, что у вас нет наследника! — бросила ему в лицо и почти с удовольствием отметила ярость в его глазах, для него напоминание о собственной ущербности было крайне неприятным.
— Хватит! Ты слишком много говоришь, — угрожающе произнес он, и я немного опустила взгляд, почувствовав, как сгущаются тучи над моей головой.
— Если ты еще хоть раз попытаешься испортить мои планы, клянусь, я возьму свой ремень… — он замолчал на несколько мгновений, а я даже не шелохнулась, я умела терпеть боль и давно уже не кричала, когда меня били.
— И не оставлю ни одного живого места на теле твоей горячо любимой сестрицы! — закончил свою фразу он.
Сердце в груди сжалось, я вздернула подбородок и опалила его яростным взглядом, который встретился с его насмешливым и бездушным. Я знала, он так и сделает: накажет ее вместо меня, потому что только так ему удавалось добраться до моего сердце и ранить меня, заставить ненавидеть не только его, но и себя саму.
Лиса боялась боли, боялась крови, боялась одного вида отцовского ремня. Она не умела выносить это и, если он наказывал ее, истошные и жалобные крики разносились по всей усадьбе, заставляя меня биться головой о стенку и затыкать уши от бессилия, потому что будучи запертой в собственно спальне я ничем не могла ей помочь и не могла остановить его.
Он нечасто это делал, только тогда когда считал, что я заслуживаю особого наказания, но она помнила эту боль подолгу: месяцами, а то и годами, хотя ее спину он еще не украсил такими шрамами как мою.
— Не надо трогать ее, она никогда не перечила вашей воле, отец! И я… тоже больше не стану! — сказала ему то, что он так хотел услышать. Изо всех сил старалась не показать как страшно мне от одной мысли, что он может так поступить с ней снова.
Вырвалась из мрачных воспоминаний и посмотрела на свою притихшую сестренку, конечно, об угрозах отца я ей ничего не говорила, она итак боялась его до смерти.
— Поедем на бал! — спокойно ответила я и направилась к выходу.
— Но как же я … если он отдаст тебя кому-нибудь, — голосом полным ужаса прошептала Алиса.
А я застыла на месте, не в силах даже повернуться к ней лицом, кусая губы — а я не знала, что делать тогда, не знала, как оставлю ее один на один с холодной и чужой женщиной и человеком, которого принято называть «папенькой».
— Этого не случится, я что-нибудь придумаю, ясно? Я не брошу тебя, Лисенок! — порывисто развернувшись и ухватив сестру за плечики, заглядывая ей в глаза, заставляя поверить в каждое слово.
«А как я это сделаю?» — голова заболела от расстройства.
Через полчаса нас позвали за стол ужинать.
В столовой как обычно стояла гробовая тишина.
Отец сидел во главе семейства, Милена по правую руку от него, оба молчаливые и совершенно спокойные. Алиса и я усаживались рядом, но в нашем молчании всегда было тяжелое давящее напряжение, боязнь совершить одно неверное движение и разозлить отца.
— В среду мы едем на бал! — объявил он, когда слуги принесли чай.
— Это просто замечательно! — с сарказмом заметила я.
Отец нехорошо свел брови, придирчиво изучая мое лицо.
— Завтра поедешь с матерью выбирать себе новое платье, ты должна выглядеть идеально! — сурово произнес он.
