Лицо графа залил неяркий румянец:
– Я ставлю на карту все, что у меня есть, милорд герцог, – Лэйси-Корт и дом на Олбермарл-стрит со всем, что там находится.
Было слышно, как в притихшей комнате кто-то шумно втянул воздух. Зрители обменялись взглядами.
– Со всем, что там находится? – спросил герцог, слегка выделив голосом последнее слово. – Со всем одушевленным и неодушевленным имуществом?
– Со всем, – последовал уверенный и твердый ответ.
Джек Фортескью передвинул свои столбики монет на середину стола.
– Милорд, едва ли эта сумма покроет мой проигрыш, – сказал он с легким сомнением и обвел взглядом комнату. – Во сколько мы оценим имущество графа, джентльмены? Если мне придется выплатить проигрыш в соотношении четыре к одному, я должен знать в точности, чем рискую.
– Будем считать, что все это стоит двести тысяч фунтов, – предположил Чарлз Фокс.
Будучи заядлым игроком, он уже проиграл все деньги до последнего пенни и одалживал у друзей с полной бесшабашностью, зная, что не сможет выплатить долга и что, в свою очередь, разорит многих своих кредиторов. Было вполне уместно, что такой человек имеет право высказаться о сумме выплаты проигравшего.
– Это значит, что Джеку придется выплатить восемьсот тысяч фунтов.
В комнате воцарилась полная тишина – грандиозность суммы поразила всех. Даже для одержимых, смысл жизни которых – игра, было трудно смириться с мыслью, что в одну ночь можно проиграть и выиграть такое состояние. Глаза Фокса возбужденно заблестели в предвкушении дальнейших событий. Все взоры обратились к Сент-Джулзу, откинувшемуся на спинку стула и все еще лениво поглаживавшему ножку своего бокала. На губах его играла едва заметная улыбка, но глаза, остановившиеся на лице того, кто сидел напротив, были холодны как лед.
– Вы согласны с названными суммами, Лэйси? – Голос герцога был на удивление спокойным.
– А вы сможете выплатить такие деньги? – спросил граф, с раздражением уловивший предательскую дрожь в своем голосе.
– Вы сомневаетесь?
Вопрос был задан с безразличной уверенностью, не оставлявшей места для сомнений.
– Я принимаю условия.
Граф щелкнул пальцами, подавая знак лакею, и тот немедленно принес пергамент и письменные принадлежности. Слышен был только скрип пера графа, излагавшего условия договоренности. Закончив, он взял песочницу и осушил чернила, после чего поднял со стола свое кольцо с печаткой. Лакей капнул воска на пергамент, а граф поставил подпись и прижал печатку кольца к теплому воску. Потом безмолвно подвинул документ герцогу, чтобы тот тоже подписал его.
Герцог огляделся, и взгляд его упал на Джорджа Кавену.
– Джордж, последишь, чтобы условия договора были соблюдены?
Джордж кивком выразил свое согласие и подошел к столу. Он взял документ, прочел его и сказал, что все в порядке. Его глаза на мгновение задержались на бесстрастном лице друга, будто он молча вопрошал его о чем-то. Потом он сложил документ и опустил его во внутренний карман сюртука.
Герцог отпил глоток вина и учтиво обратился к графу:
– Будьте так любезны назвать карту, милорд.
Лэйси облизнул губы быстрым и нервным движением, подался вперед, не сводя глаз с оставшихся карт, будто силился угадать, что в них, потом медленно произнес:
– Туз червей… десятка треф… пятерка пик.
Все затаили дыхание, и внезапное шипение свечи, стоявшей на низком буфете, прозвучало в мертвой тишине как раскат грома. Сент-Джулз взял и открыл первую карту. Он медленно перевернул ее – это оказался туз червей.
Нерушимая тишина, казалось, стала еще более непроницаемой и глубокой, если такое было возможно. Граф подался вперед еще немного, его взгляд неотступно следовал за движениями длинной белой руки, в то время как она подняла следующую карту. Лицо герцога по-прежнему оставалось бесстрастным. Он открыл карту. Это была пятерка пик. Граф упал в кресло. Глаза его были закрыты, лицо мгновенно осунулось и стало почти таким же белым, как тщательно завитые и напудренные волосы. Он не взглянул на последнюю карту. Теперь это было не важно. Пятерка пик лишила его выигрыша. Наконец он открыл глаза и посмотрел через стол на своего врага.
Сент-Джулз встретил его взгляд, но в его холодных серых глазах не отразилось ни удовлетворения, ни торжества.
– Итак, mon ami, – сказал он тихо, – цыплят по осени считают.
Граф со скрипом отодвинул стул, поцарапав полированный дубовый пол. Толпа игроков расступилась, пропуская его к французским дверям, открытым по летнему времени, чтобы смягчить жару, царившую в комнате. Он преследовал на небольшой балкон, выходивший на Сент-Джеймс-стрит. Тяжелые занавеси сомкнулись за ним.
Чарлз Фокс устремился за графом, внезапно издав восклицание, сделал шаг, но тут прогремел пистолетный выстрел. Фокс не успел даже дойти до двери. Он порывисто раздвинул портьеры и опустился на колени возле неподвижного тела Данстона. Не было никакой надобности щупать его пульс, потому что верхняя часть головы отсутствовала. Под тело уже натекла лужа крови. Она просачивалась сквозь перила балкона и капала вниз, на улицу.
Игроки толпились у двери, протискивались на балкон, склонялисьнад телом. Герцог Сент-Джулз, оставшийся в одиночестве, не спеша собрал карты, перетасовал их и положил в коробку.
– Что за дьявольские игры, Джек? – грубо спросил Джордж Кавена, входя в комнату.
– Игры окончены, Джордж, – ответил тот, пожимая плечами.
Он взял свой бокал и допил вино.
– Лэйси был трусом и умер смертью труса.
– А что еще ему оставалось, приятель? – поинтересовался Джордж. – Ведь ты его разорил.
– Он сам принимал решения, мой дорогой, он, а не я, – возразил его друг, слегка растягивая слова. – Он пошел на риск по доброй воле.
Герцог поднялся с места, и лакей поспешил помочь ему избавиться от байковой куртки – униформы всех профессиональных игроков. Он надел собственный сюртук малинового бархата поверх сапфирового жилета, снял с запястий нарукавники и отряхнул кружевные манжеты. За нарукавниками последовал кожаный козырек. Его черные, как ночь, волосы были связаны на затылке в хвостик сапфировой бархатной лентой. Поразительно контрастировавшая своей белизной прядь спускалась на широкий лоб, куда волосы ниспадали мыском. Джордж знал, что у Сент-Джулза эта белая прядь была всегда, что не облегчало ему жизнь в Вестминстерской школе, где царили грубые и жестокие нравы. Но его сверстники и однокашники скоро убедились, что Джек Фортескью – крепкий орешек. Он дрался без зазрения совести, никогда не оставлял брошенного вызова без ответа и, как правило, выходил из любого побоища потрепанным, покрытым кровью, но победоносным.
