— Ну уж за текущими событиями я слежу, за меня не беспокойся, — проворчал герцог.
— Тогда вы наверняка обратили внимание на цифры, которые были опубликованы в «Таймс» и «Морнинг пост», — заметил Кельвин Уорд. — Это самый быстрый и честный способ заработать деньги.
— И ты решил им заняться, — перебил его герцог.
— Если бы я смог раздобыть пять тысяч фунтов, я смог бы стать партнером, правда, младшим партнером этих моих знакомых. Они собираются получать прибыль каждый год и покупать другие суда, пока не приобретут целый флот.
— Весьма похвально, — заметил герцог. — Надеюсь, твои честолюбивые стремления воплотятся в жизнь.
— Вы знаете, о чем я вас прошу, сэр.
— Я тебе уже дал ответ, — отрезал герцог. — Я не собираюсь тратить деньги — то немногое, что у меня есть, — на какие-то сумасбродные идеи…
— Но вы же только что были о них высокого мнения, — перебил его Кельвин Уорд.
— …на какие-то сумасбродные идеи, — не обращая на него внимания, повторил герцог, — желторотых мальчишек, у которых молоко еще на губах не обсохло, которые только и умеют, что носиться сломя голову на лошадях да убивать беззащитных и безоружных туземцев.
Кельвин Уорд едва сдержал уже готовые было вырваться гневные слова.
Он два года провел на северо-западном фронте, где туземцы воевали, используя оружие, поставляемое им русскими, и вели партизанскую войну, которая привела к огромным потерям англичан. Поэтому слова дяди больно отозвались в его сердце.
Тем не менее Кельвин не был бы хорошим командиром, если бы не познал простую истину: никогда нельзя терять самообладание.
— Все, о чем я вас прошу, сэр, — проговорил он совершенно бесстрастным, как и прежде, голосом, — это одолжить мне денег на чисто деловых условиях.
И, поскольку герцог никак не отреагировал на его слова, он продолжал:
— Вы будете получать ежегодно дивиденды, как если бы сами стали владельцем акции, и я абсолютно уверен, что к концу первого же года смогу выплатить вам часть долга, если не весь долг.
— Блажен, кто верует!
— Вы поможете мне?
— Нет! — отрезал герцог. — Я не могу себе этого позволить!
Секунду Кельвин Уорд сидел, словно оцепенев.
Он чувствовал непреодолимое желание сказать дяде все, что о нем думает, однако понимал, что дело окончится неприятной сценой, которая ему ничего хорошего не сулит.
В конце концов, уговаривал Кельвин себя, он в глубине души и не надеялся, что дядя придет к нему на помощь.
Ведь герцог отказал ему даже тогда, когда Кельвин чуть не на коленях умолял его помочь умирающей матери.
Он так и не смог забыть ту горечь, которая охватила его тогда, когда он уходил из Уксбридж-Хауса, а в ушах все звенел металлический голос дяди.
«Мне делать больше нечего, как забивать себе голову какими-то немощными женщинами и нищими племянниками!» — заключил он.
Кельвин тогда был в полном отчаянии и, лишь одолжив деньги у ростовщиков под баснословные проценты, обеспечил возможность своей матери, леди Рональд Уорд, умереть, как подобает человеку их круга.
Кельвин Уорд встал.
— Если это ваше последнее слово, сэр, — проговорил он, — то у меня больше нет доводов, чтобы вас убедить.
— Не сомневаюсь, — ответил герцог. — Мог бы и не приходить сюда, а найти какого-нибудь другого простака, который поверил бы в твои грандиозные замыслы!
«Не такие уж они грандиозные!» — усмехнулся про себя Кельвин, оглядывая просторный, уютный кабинет.
Он не сомневался, что, если бы у него была возможность внимательно рассмотреть книги в книжных шкафах, он обнаружил бы изрядное количество старых томов, собранных еще его предками. Книги эти представляли немалую ценность, поскольку были первыми изданиями.
На стенах висели портреты предков герцога — бывших герцогов Уксбриджских, — это были работы всемирно известных художников.
Кельвин вовсе не хотел, чтобы дядя продал их, просто он не верил его бесконечным причитаниям по поводу бедности, в то время как он жил в окружении несметных богатств.
С другой стороны, ковры в доме были потертые, узорчатые шелковые портьеры обтрепанные, лакеи из года в год ходили в одних и тех же ливреях. Сам герцог был настолько скуп, что эта его черта служила неизменным поводом для шуток среди людей, знавших его.
«А может, он и вправду беден?» — частенько задавал себе вопрос Кельвин.
Вопрос этот не давал ему покоя в течение многих лет, особенно с тех пор, как умер его отец и он стал наследником герцогского титула.
Однако у дяди ни разу не возникло желания поведать своему племяннику о том, какие богатства перейдут ему, когда он вступит во владение титулом.
Мало того, он даже ни разу не оказал Кельвину гостеприимства.
В Уксбридж-Хаусе Кельвину Уорду никогда не предложили даже бокала вина, не говоря уж об обеде или чае.
И все же возвращался он из Индии в радужном настроении.
Он почти убедил себя, что дядя хоть раз в жизни должен помочь ему заработать на жизнь.
Как же тяжело ему было покидать свой полк! Даже сейчас не мог он без боли в сердце вспоминать своих солдат, которых обучал премудростям военного искусства.
Он отказался от карьеры военного, как он только что рассказал дяде, лишь потому, что ему пришлось посмотреть правде в глаза: на жалованье военного ему не прожить. А залезать все глубже и глубже в долги было не в его характере, такое поведение казалось несовместимым с его представлением о порядочности.
«Я считаю Кельвина Уорда одним из самых порядочных людей, каких я когда-либо встречал», — сказал как-то полковник, с которым он служил, будучи уверенным, что тот его не слышит.
И теперь Кельвин, криво усмехнувшись, подумал, что вряд ли подобная характеристика подойдет ему в будущем.
Он решил пуститься в коммерцию, а именно — стать торговцем, и прекрасно отдавал себе отчет в том, что честность и порядочность вряд ли являются качествами, необходимыми человеку на пути быстрого обогащения.
Знакомые, о которых он говорил герцогу, очень хотели, чтобы Кельвин стал их партнером.
«Ты как раз такой человек, который нам нужен, — убеждал его один из них. — Ты, Уорд, внушаешь доверие к себе с первого взгляда, а в сегодняшнем бизнесе это самое главное».
И теперь Кельвину Уорду казалось, что он никогда не сможет войти в деловой мир. Будущее представлялось ему туманным, и он понятия не имел, что делать дальше.
Он покинул Уксбридж-Хаус, вежливо попрощавшись с дядей, не выказывая ни враждебности к нему, ни чувства обиды.
— Так сколько ты мне отмерил, пятнадцать лет? — с издевкой бросил ему герцог на прощание. — Так вот! Я назло тебе, Кельвин, проживу двадцать пять! И строжайшей экономии, с которой я веду дела в поместьях, тебе еще долго не изменить!
