Мари протянула ему флягу:
— Совсем немного. Оставь и мне чуть-чуть.
— Обязательно, — Антуан усмехнулся и, вынув пробку, начал жадно пить. Вода стекала по уголкам его рта, подбородку и обнаженной груди.
— Эй, послушай, ты ведь обещал не пить все! — Мари попыталась вырвать фляжку из рук брата, но тот отдернул ее и перевернул, чтобы девушка видела, как последние капли падают на землю.
— Ах, какая досада, сестричка, бутылка-то пуста!
Мари уставилась на него. От возмущения и обиды у нее на глаза навернулись слезы, девушка стиснула кулаки, чтобы не разреветься. Она ненавидела Антуана. Ненавидела всю свою семью. Всю свою жизнь, расписанную по часам и на много лет вперед, работу от рассвета до заката. Никогда не наедаешься досыта, не имеешь ничего своего. Постоянно со всеми всем делишься. Платье, которое было на Мари, до нее уже носили четыре старшие сестры. Всякий раз, надевая его, девушка опасалась, что ветхая ткань вот-вот порвется. К тому же платье так часто латали, что уже невозможно было определить его изначальный цвет.
Антуан водрузил на плечи свою корзину и пошел дальше. Мари гневно взглянула на фляжку, которую он так небрежно отбросил.
Уборка сена будет длиться до захода солнца, а до тех пор у нее в горле пересохнет, и оно станет таким же, как трава под ногами.
Мари крепче сжала вилы. Почему она оказалась так глупа и дала Антуану воду? Она ведь знала, что ничего хорошего от него ожидать не стоит. И уж тем более благодарности.
Девушка понимала, что должна отучиться сочувствовать и стать столь же бессердечной, как Антуан и остальные члены ее семьи. Лишь так она сможет выжить. Мари дала себе слово, что больше никто не посмеет ранить ее.
Широким, размашистым движением она собрала сухую траву и сморгнула слезы. Ее спина ныла, во рту пересохло, а солнце все еще находилось в зените и продолжало палить. Мари снова отерла лоб тыльной стороной ладони и бросила взгляд на проселочную дорогу. Из-за солнечного света перед глазами все плыло, поэтому, чтобы лучше рассмотреть приближающийся экипаж, ей пришлось прищуриться.
Нет, это ей не привиделось: запряженная старой клячей повозка отца и в самом деле направлялась в ее сторону. Он так охаживал плетью кобылу, выкрикивая при этом что-то неразборчивое, будто стремился выиграть скачки.
Мари бросила вилы и, подобрав юбки, кинулась, как и четверо ее сестер, к отцу. Должно быть, приключилось что-то из ряда вон, иначе он не явился бы сюда среди бела дня.
Повозка остановилась, и отец хрипло прокричал:
— Полезайте живо, нельзя терять времени!
Мари забралась в повозку следом за Симоной, а Элен примостилась за козлами. Две старшие сестры сели последними.
— Что случилось, папа? Что-то с матушкой?
— Нет-нет, с ней все в порядке, не беспокойтесь, мои голубушки.
Мари и припомнить не могла, когда в последний раз видела отца таким возбужденным. Мартен Кальер был мужчиной рассудительным, он имел обыкновение основательно все взвесить, прежде чем решал действовать. Его невозможно было ни принудить к принятию быстрого решения, ни заставить изменить единожды сложившееся мнение о ком-то.
— Зачем же ты тогда приехал за нами, папа? До вечера еще далеко, — недоумевала Вероник.
— Потому что это очень важно, mapetite[1]. Небеса послали нам ангела, который изменит всю нашу жизнь!
На вопросительный взгляд Элианы Мари ответила пожатием плеч. Такая таинственность была свойственна характеру их отца, впрочем, как и вера в небесные силы. Но что бы ни привело его в поле, в ближайшем будущем они об этом узнают.
Симона придвинулась к Мари и прошептала:
— Может, он головой ударился?
Мари подавила смешок:
— А может, на солнце перегрелся!
К изумлению сестер, к деревне неслись и другие повозки со столь же возбужденными возницами. Они добрались до Тру-сюр-Лэнн намного быстрее обычного. Мартен Кальер остановил повозку перед самым большим домом в деревне, принадлежавшим Люку Серрану.
С некоторым изумлением Мари отметила, что перед домом уже стоят несколько упряжек. Кроме того, она увидела здесь большой дорожный экипаж, который заметила с луга. Лошади были распряжены. Вероятно, их отвели на водопой за домом.
Мари вместе с сестрами выбралась из повозки и выжидающе посмотрела на отца. Вместо объяснения он прошел мимо дочерей и распахнул тяжелую деревянную дверь:
— Поторопитесь! Мы хоть и не первые, но, к счастью, успели раньше многих.
Мари все еще не понимала, что все это значит, и по выражению лиц своих сестер заключила, что и они пребывают в том же недоумении. В парадной зале у начищенного до блеска стола спиной к окну сидела женщина. Свет падал на ее фигуру так, чтобы можно было видеть не лицо, а лишь очертания прически, которую венчала украшенная перьями широкополая шляпа.
Остальные девушки из деревни сбились в кучку и переглядывались. В комнате царило какое-то непонятное настроение, но самым странным было то, что все молчали.
— Я подготовила комнату, госпожа маркиза. Она в вашем распоряжении в любое время, — из соседней комнаты появилась Франсуаза, жена Люка Серрана, и остановилась у стола:
— Могу ли я еще чем-нибудь вам услужить?
— Когда, понадобится, я тебя позову.
Голос женщины был глубоким, а манера говорить — изысканной. Наклоном головы она дала понять, что отпускает Франсуазу.
В комнате собралось около тридцати девушек. Всех доставили сюда их отцы. Женщина за столом взяла бокал с вином и слегка пригубила напиток, а затем встала. Тихо прошелестев дорожным платьем из коричневого шелка, она подошла к девушкам и остановилась прямо перед ними.
Вырез ее платья был обшит кремовым кружевом, которое, тесно прилегая, прикрывало и шею. Белила, наложенные на лицо, превратили его черты в маску, киноварно-красные губы и щеки выглядели совершенно неестественно. На лбу изгибались две тонкие черные линии, изображавшие брови. Ростом женщина была ниже, чем большинство девушек, но держалась настолько прямо, что это бросалось в глаза.
— Я маркиза де Соланж. Я здесь потому, что хочу дать шанс нескольким из вас на лучшую жизнь. — Она сделала паузу, позволяя присутствующим оценить ее слова: — Состоятельным, благородным семьям в Париже постоянно требуются смышленые горничные и служанки. Они ценят усердие в работе, которое приписывают вам, деревенским, а также честность и неиспорченность.
Сердце Мари учащенно забилось. Париж! Это слово прозвучало для нее как музыка. Возможно ли, что ей не придется всю жизнь прозябать в этой убогой дыре?
Она внимательно прислушивалась к словам маркизы, которая размеренным шагом прохаживалась вдоль стоявших в ряд девушек.
