Мари не знала, что именно желала проверить маркиза. Может, она хотела узнать, что Леон прикасался к ее телу и ласкал его. Или могла определить, что холодными одинокими зимними ночами Мари ласкала себя сама. Физическая сторона любви не была для нее новостью, она видела, как спариваются свиньи и козы, и предполагала, что и у людей сие обстоит примерно так же, но как все-таки это происходит на самом деле, Мари не знала. И уж тем более она не представляла, что будет проверять маркиза.
Сгорая от стыда, девушка улеглась на кровать. Ее пальцы судорожно вцепились в простыни. Она остановила взгляд на низком потолке.
— Раздвинь ноги, Мари, — маркиза подошла к кровати, ожидая, пока деревенская простушка исполнит ее просьбу. Она вновь почувствовала возбуждение, но взяла себя в руки. Если девушка сказала правду, будет еще достаточно поводов для милых шалостей, прежде чем она отведет ее к клиенту.
Маркиза погладила золотистый треугольник между ногами девушки и позволила пальцам скользнуть в жаркую влажную плоть, потратив на это больше времени, чем было необходимо. При этом взглядом она впилась в лицо Мари. Та смежила веки и закусила нижнюю губу. Каждый мускул ее тела был напряжен. Такая реакция однозначно говорила о том, что она солгала, но к удивлению маркизы, девственная плева оказалась нетронутой.
С неохотой женщина отняла руку и встала. Мари тотчас сжала ноги и открыла глаза.
— Можешь одеться, — маркиза отвернулась и направилась к умывальному тазу. После того, как, бросив взгляд через плечо, она убедилась, что девушка не смотрит на нее, Жюльетт поднесла руку к лицу и жадно вдохнула мускусный запах. И лишь услышав, как та обула деревянные сабо, она быстро схватила кусок мыла и погрузила ладони в воду.
Вытирая руки, маркиза подошла к Мари, которая уже полностью оделась и начала заплетать волосы.
— Жди меня у дома. Я хочу осмотреть еще трех девушек.
Мари сделала что-то вроде реверанса и пошла к двери. Уже держась за ручку, она спросила:
— Вы возьмете меня в Париж, госпожа маркиза?
Жюльетт де Соланж взглянула на красивую женщину, стоявшую перед ней с высоко поднятой головой. В ней не было ни малейшего намека на смирение — взгляд независимый, словно она говорила с равной. И такой самоуверенный, словно она заранее знала ответ.
Какое-то мгновение маркизе хотелось ответить отказом, но она вспомнила о бесчисленных счетах, лежавших на столике эбенового дерева и о графе де Сен-Круа.
— Да, Мари. Я возьму тебя в Париж, — ответила она.
— Это даже не обсуждается, — решительно заявил Мартен Кальер маркизе. Мари не поверила своим ушам. Ее отец едва не до смерти загнал старую лошадь, чтобы своевременно доставить ее к маркизе де Соланж, а теперь, когда стало ясно, что она на самом деле получила шанс уехать в Париж, — на тебе!
— Осенью в поле каждая пара рук на счету. И дома Мари тоже незаменима. — Мартен схватил руку дочери и демонстративно сжал ее: — Она — зеница моего ока! Я не перенесу, если дочурка будет так далеко от меня. Это разобьет мне сердце.
Маркиза сузила глаза.
— И какая же сумма способна склеить ваше сердце? — язвительно поинтересовалась она.
— Отцовская любовь выше денег…
— Сколько? — невозмутимо повторила маркиза.
— Тысяча ливров.
Звонкий смех разорвал тишину комнаты. Маркиза оттолкнула кресло и встала:
— Можешь оставить себе зеницу своего ока.
— Папа! — испуганно воскликнула Мари. Не может быть, чтобы это оказалось правдой. Наконец, когда ее молитвы были услышаны, твердолобый, жадный до денег отец все разрушил. Глаза Мари следовали за маркизой, которая направлялась к двери. Она горячо молилась, чтобы эта женщина передумала.
— Пятьсот ливров! — крикнул отец, но маркиза даже не остановилась.
Ее рука уже потянулась к дверной ручке, когда он стукнул кулаком по столу:
— Двести.
Жюльетт да Соланж медленно повернулась:
— Сто пятьдесят.
Мартен Кальер надул щеки и шумно выдохнул:
— Согласен. Но деньги прямо сейчас.
Маркиза подошла к столу и извлекла из складок юбки кошель.
— А я получу твою зеницу ока завтра утром. Нетронутую, — при последних словах она бросила на Мари предостерегающий взгляд. — Утром, в одиннадцать, ты приведешь ее сюда.
— Понял, госпожа маркиза, утром, в одиннадцать, — Мартен Кальер торопливо вскочил и поклонился, а потом спешно сгреб со стола монеты.
Мари, наблюдавшая за отцом, не знала, возмущаться его поведением или благодарить судьбу за то, что все обернулось лучшим образом.
Когда отец и дочь ушли, маркиза снова села. Ее передергивало при мысли о ночи в неудобной кровати, но она успокаивала себя, что это всего на одну ночь, а утром она уже будет на пути в Париж. И уж если не с тремя девушками, то по крайней мере с одной точно.
Едва Мари распахнула дверь родительского дома, ее окружили сестры:
— Ну? Скажи, Мари, ты правда едешь в Париж?
— Едешь?!
— Ты ведь не обманываешь? — наперебой тараторили девушки.
— Конечно же, она туда поедет, — сказала Элен, которая стояла в стороне и, скрестив руки, наблюдала за этой сценой. — Вы только гляньте, как горят ее глаза!
Мари была единственной, кто расслышал нотки горечи в голосе сестры. В апреле Элен исполнился двадцать один год, а после того как еще девочкой она обварилась кипятком, часть ее лица покрывала узловатая багровая корка. Для нее была закрыта дорога не только в Париж, но и к алтарю в родной деревне. Остаток жизни ей придется провести в качестве бесплатной рабочей силы в доме отца и матери и ухаживать за ними до самой их смерти. Или своей…
— Ты права, Элен. Я еду в Париж, — спокойно ответила Мари и, подняв голову, выдержала взгляд сестры. Она вдруг вспомнила о той боли, которую почувствовала, когда Антуан выпил воду. Необъяснимая потребность заставить кого-то ощутить нечто, подобное, вынудила ее сказать: — А ты, сестра, не хочешь, пожелать мне счастья?
Элен сжала губы и выбежала из комнаты. Остальные девушки не обратили на это внимания.
— В самом деле? Когда отъезд? За тобой приедут? В карете? У тебя будут новые платья? И настоящие башмаки?
Мари переключила внимание на Симону и Вероник.
— Утром мне надо будет прийти к дому Серранов. Маркиза возьмет меня к себе в карету. О платьях мне ничего не говорили и о башмаках тоже.
Обе девушки разочарованно замолчали, потом Симона сказала:
— Неважно! Ты ведь едешь в Париж, а это главное.
— Верно, — вмешалась Вероник. — Моя сестра едет в Париж! Вдруг ты станешь там горничной знатной дамы! А может быть, даже увидишь Версаль!
