— А как звали твоего прапрапрапрадедушку, который крутился где-то в этих краях во время одного из восстаний? — спросила я. — То ли Уилли, то ли Уолтер, не могу вспомнить.
— На самом деле его звали Джонатан.
Фрэнк, в общем, мирно относился к тому, что я не проявляю никакого интереса к истории его семьи, но постоянно был на страже, готовый воспользоваться малейшим проявлением любознательности с моей стороны как поводом для сообщения фактов о прошлом Рэндоллов и об их генеалогических связях. Он застегивал рубашку, а в глазах уже вспыхнул неистовый блеск лектора-фанатика.
— Джонатан Уолвертон Рэндолл — Уолвертоном его назвали в честь дяди по матери, второго по старшинству сына рыцаря из Суссекса. Но он был гораздо более известен под лихим прозвищем Черный Джек, которое заслужил в армии, думаю, как раз во время пребывания в этих местах.
Я плюхнулась ничком на постель и притворно захрапела. Фрэнк, не обращая на меня внимания, продолжал свои научные толкования:
— Он приобрел патент на офицерский чин в середине тридцатых годов, я имею в виду тысяча семьсот тридцатых, и был драгунским капитаном. Судя по этим вот старым письмам, знаешь, которые мне прислала кузина Мэй, в армии он служил хорошо. Недурной вариант для второго сына. Младший из троих братьев в соответствии с традицией стал священником, но о нем мне пока что ничего не довелось узнать. Во всяком случае, Джек Рэндолл получил похвалу от герцога Сандрингема за свои действия накануне и во время событий сорок пятого года, то есть второго якобитского восстания. — И добавил, обращаясь к равнодушной аудитории: — Ну ты же знаешь, Красавчик принц Чарли и тому подобное.[1]
— Я не уверена, что шотландцы поняли, кого они потеряли, — заметила я, усаживаясь на постели и пытаясь привести в порядок волосы. — Вчера в пабе я слышала, что бармен называл нас словечком «sassenach».
— А почему бы и нет? — благодушно отозвался Фрэнк. — Это всего-навсего означает «англичанин» или, на худой конец, «чужак», а мы и есть чужаки.
— Я знаю, что это означает. Мне его тон не понравился.
Фрэнк перегнулся через письменный стол за своим брючным ремнем.
— Он просто обиделся. Я сказал, что эль у них слабый. И еще прибавил, что в бочку с настоящим шотландским пивом полагается бросить для крепости старый башмак, а готовый продукт процедить через изрядно изношенную тряпку от нижнего белья.
— А-а, так вот что повлияло на сумму счета!
— Я выразился столь тактично потому, что в гэльском языке[2] нет слова, которое обозначало бы штаны или подштанники.
Я потянулась за собственными трусиками, несколько заинтригованная.
— А почему нет? Разве шотландцы в старину не носили нижнего белья?
Фрэнк покосился в мою сторону.
— А ты никогда не слышала песенку о том, что носит шотландец под своим килтом?[3]
— Надеюсь, что не панталончики до колен, как у истых джентльменов, — сухо заметила я. — Может, мне, пока ты будешь резвиться с викарием, пойти поискать местного любителя национальной одежды и спросить у него?
— Пожалуйста, только постарайся, чтобы тебя не арестовали, Клэр, декану колледжа Святого Гилберта это наверняка не понравилось бы.
Я не встретила ни одного шотландца в килте, который слонялся бы по городской площади или охранял окружавшие ее магазины. Но народу там было порядочно, в основном хранительницы домашнего очага вроде миссис Бэрд, совершающие покупки. Они были весьма говорливы и явно любили посплетничать; их солидные, облаченные в платья из набивного ситца фигуры делали атмосферу в магазинах какой-то особенно уютной и теплой — в противоположность холодной утренней измороси на улице.
Я не занималась хозяйством, и покупать мне было почти нечего, но разглядывание товаров, вновь в изобилии появившихся на полках, доставляло огромное удовольствие. Слишком уж долго все выдавалось по карточкам, к тому же приходилось отказывать себе даже в таких обыкновенных вещах, как мыло или яйца, а уж о малейшей роскоши вроде одеколона «Голубой час» и говорить нечего.
Я задержалась у витрины с предметами домашнего обихода: там были вышитые чайные скатерти и салфетки, кувшины и стаканы, стопка форм для пирогов и набор из трех ваз.
Ваз у меня никогда не было. Во время войны я жила, естественно, в казармах для медсестер, сначала в госпитале Пемброк, позднее — в полевом госпитале во Франции. А до войны мы нигде не жили подолгу и потому ничем подобным не обзаводились. Купи я себе какую-никакую вазочку, дядя Лэм натолкал бы в нее своих археологических черепков задолго до того, как я собралась бы поставить в нее хотя бы букетик маргариток.
Квентин Лэмберт Бошан. Кью — для студентов археологов и для друзей, доктор Бошан — в ученых кругах, в которых он вращался, преподавал, вообще существовал. Но для меня всегда только дядя Лэм.
Единственный брат моего отца и мой единственный живой родственник, он поселился со мной, пятилетней девочкой, после того как мои родители погибли в автомобильной катастрофе. В то время он как раз обдумывал и планировал путешествие на Средний Восток, но его приготовления были надолго отложены из-за похорон, необходимости распорядиться наследством моих родителей, а меня поместить в хорошую школу-интернат для девочек. «Помещаться» в эту школу я отказалась наотрез.
Дядя Лэм ненавидел личные конфликты любого рода; столкнувшись с необходимостью отдирать мои пухлые пальчики от дверной ручки машины и насильно волочить меня по ступенькам лестницы ко входу в школу, он вздохнул в отчаянии, пожал плечами и выбросил из окна машины свои благие намерения вместе с моей новой круглой соломенной шляпкой.
— Гадость, — пробормотал он, глядя в зеркало заднего вида, как шляпка весело катится по дороге, в то время как мы на большой скорости уезжаем в противоположном направлении. — Всю жизнь ненавидел дамские шляпки. Любые. — Суровым взглядом он пригвоздил меня к месту и произнес не менее суровым тоном: — Запомни одно: ты не будешь играть в куклы моими персидскими резными статуэтками. Все, что угодно, только не это. Поняла?
Я кивнула, полностью удовлетворенная. И поехала с ним на Средний Восток, потом в Южную Америку, а потом еще в десятки разных городов по всему миру. Я научилась читать и писать по заголовкам журнальных статей, научилась рыть уборные, кипятить воду и делать еще множество вещей, совершенно не подходящих для девицы хорошего происхождения, и занималась всем этим, пока не встретила красивого темноволосого историка, который приехал к дяде проконсультироваться по поводу связей французской философии с египетскими религиозными обрядами.
