Ответ Дункана обрушился на нее, подобно раскату грома.
В его голосе отчетливо прозвучало раздражение, но Амелия откашлялась и предприняла еще одну попытку.
— Может быть, ты и прав, Дункан, но мы сейчас одни, и я хотела бы знать больше о том, что произошло. Это кровавое безумие началось со смертью Муиры? Или ты получил прозвище Мясник раньше?
Он долгое время молчал, но Амелия ждала ответа. Она уже думала, что его не будет, когда он заговорил.
— Я не знаю, кто придумал это прозвище, — произнес он. — Но это были не мы. Скорее всего, какой-то трусливый английский молокосос, спрятавшийся за бочонком с вином, когда мы атаковали их лагерь.
— Да, он явно выжил и смог об этом рассказать, — кивнула она.
— И явно все приукрасил.
Амелия ощутила, как у нее в груди шевельнулась слабая надежда. Она резко развернулась в седле.
— Приукрасил? Значит, это не совсем правда?
Он помолчал.
— По большей части этот умник основывался на фактах, девушка. Поэтому я на твоем месте не стал бы обольщаться.
Они продолжали ехать по тропе. Лошадь ступала мягко и неспешно, вершины гор прятались в клубах густого тумана.
— Но ты так и не ответил на мой вопрос, — напомнила ему она. — Насчет сестры Ангуса. Насколько вы были близки?
— Муира должна была стать моей женой, — еле слышно произнес он.
Амелия уже давно подозревала, что его жажда мести обусловлена далеко не только преданностью другу, но такое откровенное признание она ощутила, как удар в грудь. Девушка не могла объяснить, почему ей не безразлично то, что ее совершенно не касалось, но сейчас, расслабившись и ощущая тепло его тела, она знала, что, пока ее окружают эти руки, ей ничто не угрожает.
Она подняла голову, вглядываясь в покрывало из облаков, ползущее по небу и явно намеревающееся заслонить от них солнце.
Черный дрозд парил в вышине, время от времени скрываясь в дымке, и ей снова почудилось, что она находится в совершенно ином, сложном мире, где за каждым поворотом подстерегает боль. Здесь ее было столько… Она и сама это ощущала, хотя и не до конца понимала. Но в то же время далекие горы были божественно красивы, воздух был свежим и чистым, реки и ручьи прозрачными как стекло. Все было таким странным и противоречивым и так глубоко затрагивало ее душу, что, казалось, проникало в кровь.
После разговора о Муире Амелия и Дункан почти все время молчали. Он отстранился от нее, казался безразличным, в чем она усматривала благоприятный знак. Он был ее похитителем, и только полная дура могла позволить себе испытывать к нему сочувствие или, хуже того, вообразить, что ее к нему влечет. Было лучше вообще с ним не разговаривать.
Позже он на какое-то время оставил ее одну. Они остановились у реки, чтобы напоить коня и съесть немного черствого хлеба с сыром. Дункан не стал есть вместе с ней, и в эти считанные минуты свободы она озиралась, вновь подумывая о побеге. Остановило ее только то, что она не имела ни малейшего представления об их местоположении на карте. Она не знала даже, что находится за следующим перевалом. «Мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться», — вспомнила она чьи-то строки и представила себе скитания по горам в поисках укрытия. Что, если она встретится с менее миролюбивыми дикарями? С другой шайкой мятежников, которые немедленно ее изнасилуют? Или со злобным и голодным, клыкастым животным?
Итак, в тот день она все же не убежала, а тихонько сидела на камне, ожидая возвращения Дункана, и, когда он наконец появился, вздохнула с облегчением.
В этот вечер, после ужина в очередной долине, очень похожей на предыдущую, Амелия лежала на своей меховой постели у медленно угасающего огня и убеждала себя сохранять спокойствие. Одновременно она пыталась припомнить самые счастливые моменты своей жизни. Она вспоминала пирожки с малиной, которые пекла кухарка в их лондонском доме, свою любимую пуховую подушку и звук шагов своей служанки, когда та рано утром на цыпочках подходила к ее постели, держа в руках поднос с завтраком.
Она также припомнила ласковый голос отца, его низкий веселый смех, когда он по вечерам раскуривал у камина свою трубку.
В горле возник тугой болезненный комок тоски, но она с усилием его протолкнула, понимая, что не имеет права на слабость. Если она уцелела до сих пор, то уцелеет, пока это странное приключение не закончится.
Натянув одеяло до самого подбородка, она закрыла глаза и попыталась уснуть. По крайней мере, сегодня с ними не было Ангуса: он осматривал лес на противоположном краю долины.
Что касается Дункана, то он, как и накануне ночью, сидел на каменистом возвышении над лагерем, охраняя его от опасностей. Хотя, скорее всего, просто хотел убедиться, что она не вскочит посреди ночи и не забьет их всех насмерть каким-нибудь увесистым булыжником.
Неужели она и в самом деле смогла бы убить человека, если бы ей представилась такая возможность?
Да, — решила она. — Да, смогла бы.
С этой отвратительной мыслью она погрузилась в беспокойный сон и проснулась посреди ночи от звука быстрых шагов и шепота.
— Утром мы двинемся на юг, — произнес Фергус, растягиваясь на земле и прикрывая плечи пледом. — Назад, к Монкриффу.
К Монкриффу? К резиденции графа?
Она напрягла слух…
— Но я думал, что Дункан хочет выждать, — прошептал в ответ Гавин.
— Хотел, но Ангус заметил у озера красные мундиры. Нам придется повернуть обратно.
Она услышала, как Гавин резко сел.
— До озера Фанних меньше полумили. Дункан не считает, что нам надо немедленно уходить отсюда?
Фергус тоже сел.
— He-а, Ангус сказал, что их было всего пятеро, в их животах булькал ром и они все спали.
— Это радует.
С этими словами Гавин снова лег.
— Тебя, может, и радует. Но слышал бы ты, как Ангус и Дункан ссорились из-за этой леди. — Он оперся на локоть и, наклонившись к Гавину, заговорил еще тише: — Я думал, что они снесут друг другу головы. Ангус хочет убить ее сегодня ночью и оставить труп возле английского лагеря.
В животе у Амелии запорхали бабочки.
Гавин снова сел.
— Но она дочь герцога!
— Тс-с! — Фергус помолчал. — Нам не следует здесь об этом говорить.
— Что они решили?
— Я не знаю.
Несколько мгновений они молчали, затем Фергус снова улегся и натянул плед на голову.
— Как бы то ни было, решать не нам, поэтому хватит болтать, косоглазый ворчун. Я хочу спать.
— Как и я. И вообще, этот разговор начал ты, вонючая задница.
Час спустя Амелия очертя голову бежала сквозь ночной мрак. Она тяжело дышала, перепрыгивая через ямы и спотыкаясь о камни. Ее юбки развевались и путались в ногах, а в сердце трепетал животный страх.
