– Я не собирался тебя смущать, – сказал он ровным голосом, словно для того, чтобы прервать затянувшееся молчание.
– Мне приходилось видеть нагих мужчин и прежде. – Она постаралась придать бесстрастность своему голосу.
– Твоего Маркуса?
Она кивнула, хотя это было неправдой. Их единственное совокупление произошло в спешке, и она с самого начала крепко зажмурила глаза. Но она ухаживала за ранеными и больными и хоронила мертвых. Не раз она видела, как борются двое мужчин в килтах, и в конце схватки они оказывались голыми и спереди, и сзади, и все вокруг могли видеть их наготу.
Он снова замолчал, и тишину нарушал только плеск воды в чане да звук падения капель, походивший на шум дождя, а также стук мыла, когда он случайно прикасался им к бортику, намыливаясь.
Она встала и снова подошла к окну, стараясь не смотреть на него. В форту Уильям фонари уже зажгли, и цепь огней по всему периметру его стены оттеняла темноту ночи. Дальше был мост через лощину, и в руках ночного часового, шагавшего по мосту, трепетало пламя факела. Отсюда невозможно было бежать.
– Тебе никогда не приходило в голову уехать отсюда? – спросил он.
– Это было бы самым легким, – ответила она. – Тяжело, когда все вокруг вызывает горькие воспоминания.
– Воспоминания преследуют человека, куда бы он ни отправился.
– И тебя тоже?
– Да, но именно Шотландия навевает самые тяжкие воспоминания.
Вне всякого сомнения, он имел в виду Инвернесс. Она слышала легенды о жестокости, с которой он расправлялся с беспомощными пленниками только за их любовь к своей стране. Вот о чем ей следовало думать, а не о том, что он полон притягательного мужского обаяния и вызывает у нее непонятное любопытство.
– Гилмур – мой дом, – сказала она, – хотя я и не была здесь после смерти лэрда.
С минуту он молчал и наконец заговорил снова.
– Я думал, у вас есть предводитель, – произнес он мрачно.
– Никто из членов клана не смог бы заменить Нийла Макрея. А после войны в предводителе отпала надобность. Осталась всего маленькая горсточка Макреев.
– Ваш лэрд руководил мятежом? – спросил он тихо.
– Да, – ответила она, – но не дожил до конца войны. Он повел бы в бой своих людей против англичан хотя бы для того, чтобы отомстить за смерть своей дочери.
– Что ты хочешь сказать? – спросил он неуверенно. – Ее убили скотты.
Она покачала головой.
– Англичане принесли смерть и убийство в Гилмур.
– Ты лжешь, – возразил он по-прежнему тихо, но его голос звучал неожиданно страстно.
Она круто обернулась к нему, раздраженная его недоверием.
Он стоял на одной ноге, подняв другую, собираясь выйти из чана. Рукой он тянулся к полотенцу. Свет свечи играл на его плоти, капельки воды подчеркивали красоту его тела – плоскую грудь и бока, мускулистые ноги и руки.
Он вышел из чана, не сделав даже попытки прикрыть свою наготу полотенцем.
Она отвела глаза.
– Скажи, что ты имела в виду, Лейтис. – Его голос показался ей хриплым и жестким. Он завернулся в полотенце и шагнул к ней.
– Дочь лэрда была убита англичанами, – сказала она, ощущая слабость во всем теле по мере его приближения к ней.
Теперь он стоял рядом, и жар его тела был столь силен, что согревал ее даже на расстоянии.
– Мойра Макрей вышла замуж за одного из ваших, – сказала она, сложив руки на груди. – Но она очень страдала от этого, хотя и стала графиней. Солдаты генерала Уэйда не посчитались с тем, что она была титулованной особой. Для них имело значение только то, что она была женщиной и оказалась одна.
Его руки крепко сжали ее плечи. Медленно и решительно он повернул ее лицом к себе. Его руки спустились с ее плеч на предплечья, а потом нежно и легко скользнули к запястьям.
– Я слышал, что ее убили Драммонды. – Он с трудом выговаривал слова.
Внезапно она ощутила в нем отчаянную ярость, и это изумило ее.
Ей хотелось отодвинуться от него. «Сделай шаг, Лейтис. Один крошечный шажок, чтобы не чувствовать его так близко».
Минуты медленно текли, а она все смотрела ему прямо в лицо. И когда его руки сжали ее запястья, она ощутила ответное тепло в своих жилах. Будто он измерял правдивость ее слов частотой биения ее сердца.
– Тебе-то что за дело, Мясник? – спросила она, наконец, смущенная его долгим молчанием и собственной реакцией на него. – Это старая история. И трагедией это было для нас, а не для англичан. – Она на шаг отступила. – Они убили ее так же, как ты убивал скоттов в Инвернессе.
Алек смотрел на нее, не в силах понять ее внезапной вспышки ярости или противостоять презрению в ее глазах. Гнев был ее защитной реакцией, которая до этой минуты не срабатывала так успешно, как ей бы хотелось.
Подойдя к столу, он посмотрел на еду, принесенную Дональдом. Он редко ел вместе с другими офицерами, разве что во время военной кампании. Он предпочитал уединение, и эта привычка появилась у него давно, еще во Фландрии. Трудно найти себе задушевного друга среди подчиненных, офицеров или солдат, когда приходится отдавать им приказы и посылать их в бой, возможно, на смерть. Но в эту минуту он усомнился, что сможет проглотить хотя бы крошку. Ему и дышать-то стало тяжело.
– Ты в этом уверена, Лейтис?
– Да, – коротко ответила она. – Спроси любого в долине, если не веришь мне.
Алек кивнул, невольно принимая неприятную правду, которая проникала в него медленно, и только поэтому он мог вынести ее непереносимую жестокость.
Он сел, прижимая ладони к закрытым глазам, и услышал только, как Дональд вошел в комнату, будто привлеченный его смятением, и принялся выливать воду из чана в ведра.
– Почему для тебя это так важно? – спросила она с любопытством.
Алек не ответил. Что он мог ей сказать? Что большую часть жизни он лелеял свою ничем не обоснованную ненависть? Что всю жизнь он обманывался? В день, когда убили его мать, он стал другим человеком, и его путешествие назад, в Англию, способствовало его превращению из веселого мальчика в разгневанного юношу. Он понимал тогда, что безмятежные дни его детства безвозвратно миновали.
Он обернулся и посмотрел на нее. Лейтис стояла, прижимаясь спиной к стене. В ее глазах было недоверие, руки решительно скрещены на груди. Это не похоже на беззащитную заложницу.
Алек хотел сказать, что он вовсе не такой отвратительный злодей, каким она его представляет, и что его действия в Инвернессе не были продиктованы порочностью или природной жестокостью. Но он молчал, считая, что сдержанность безопаснее откровенности.
Прошел час. Веки Лейтис отяжелели, и дважды она чуть было не заснула стоя, с трудом удержавшись на ногах.
