Пенелопа неохотно подчинилась.
— К твоему сведению, я не пряталась, — проворчала она, присев на краешек большого кресла.
— У тебя свои определения, а у меня свои.
— Спасибо, что просветил меня.
Установилось напряженное молчание, пока Сет поднимал серебряные крышки с блюд, на которых лежали мясо антилопы в грибном соусе, гусиная печенка в желе, что-то похожее на рыбу. Возле каждого блюда стоял целый набор тарелок. Когда Сет поднял крышку с последнего блюда, она нарушила тишину:
— Что там?
Он улыбнулся.
— Жаркое из баранины. — Посмотрев, как она безучастно играет серебряным столовым ножом, он добавил: — Насколько мне помнится, баранина — твое любимое блюдо.
Она кивнула без особого энтузиазма.
Не обращая внимания на явное отсутствие у нее интереса к еде, Сет взял тарелку и вежливо спросил:
— Можно обслужить тебя?
Пенелопа покорно вздохнула.
— Как пожелаешь.
Начав с баранины, он быстро наполнил ее тарелку. Поставив перед ней еду, он разлил в бокалы шампанское. Затем сел в кресло и стал с наслаждением поглощать пищу.
Пенелопа, напротив, едва взглянула на свою тарелку, продолжая без устали вертеть ножом.
— Почему ты нервничаешь, принцесса?
Она испуганно взглянула на него.
— С чего ты взял, я не нервничаю.
— Уверен в обратном. — Он многозначительно кивнул на ее руки.
Она отдернула руку от ножа и с силой прижала ладони к скатерти, безуспешно желая поскорее успокоиться.
— Это смешно, — возразила она. — Почему я должна волноваться?
— Хороший вопрос. Почему бы тебе не ответить на него? — Сет положил себе еще один кусок тушеной антилопы. Размеренно пережевывая мясо, он заворожено смотрел на ее руки.
Пенелопа нахмурилась и проследила за его взглядом. Проклятие! Теперь она комкала скатерть. Подавив недовольный стон, она сжала кулаки и огрызнулась:
— Я не могу ответить на твой глупый вопрос, потому что я не нервничаю.
— Не забывай, что я знаю тебя с детства. Уже тогда у тебя появилась эта досадная привычка теребить все, что попадется под руку, когда ты нервничаешь или расстраиваешься. — Он замолчал, чтобы отпить шампанского. — Ну, так что же тебя тревожит и расстраивает?
— Да нет же! Ты просто утомил меня своими вопросами.
— Я отчетливо помню, что ты согласилась отвечать на мои вопросы, когда мы заключали сделку. — Сет изучающе посмотрел на нее сквозь стекло фужера. — Конечно, если тебе хочется, мы в любую минуту можем изменить условия, — тут его взгляд скользнул от ее лица к округлостям груди, — и подыскать менее утомительный для тебя способ выполнить твою часть договора.
Она едва не задохнулась от его гнусного намека.
— Как ты смеешь? Что скажет мой брат, когда узнает о твоем грязном предложении?
— А кто, по-твоему, учил меня, как заключать сделки? — Сет отставил фужер и наклонился вперед, с «вызовом глядя на нее. — Теперь, если ты настоящая Пэрриш, если ты унаследовала хоть каплю знаменитой деловой хватки своих отца и брата, то должна выдвинуть подходящее контрпредложение.
— Я не говорил, что это жареная баранина. Я сказал, что это жаркое из баранины.
— А разве это не одно и то же?
С самым невинным выражением лица Сет объяснил разницу:
— Жареная баранина обычно состоит из отбивных, которые обжаривают. А это блюдо приготовлено их бараньих яичек. Местные жители считают это царским блюдом.
Пенелопа поперхнулась.
— Бараньи… — Она выплюнула все, что не успела проглотить, и закашлялась.
— Яички, — докончил он за нее. Наклонив голову, он с явным интересом наблюдал за выражением ее лица. Вот уж никогда не думал, что человеческое существо может так позеленеть. — Он наклонился поближе и коснулся ее щеки. — Потрясающий цвет. Необыкновенный, правда. Он чудесно дополняет твой красный нос.
Сет вышел на улицу через черный ход и жадно вдохнул ночной воздух. Пахло свежестью с примесью терпкого сладковатого запаха, который у него ассоциировался с Западом. С того самого момента, как он вдохнул аромат прерий, он полюбил его, но никогда еще этот свежий воздух не был ему так дорог, как в этот вечер, после ужина с Пенелопой в пропитанной рвотным зловонием комнате.
Образ Пенелопы, жалко скорчившейся над ночным горшком, мысленно промелькнул перед его глазами. Этого оказалось достаточно, чтобы заставить Сета виновато выдохнуть свежий воздух. С каких это пор она стала такой слабой на желудок? Три года назад она бы и глазом не моргнула при упоминании о съеденных бараньих яичках. Тогда она отличалась крепким желудком и гастрономическим вкусом под стать его собственному.
Ругаясь про себя, он достал из кармана портсигар и сжал его в руках. Самое худшее в его дурной выходке то, что он не имел возможности успокоить ее. Он не мог поддержать ее и смягчить приступы рвоты, не мог шутя поддразнить и отвлечь, как делал раньше, когда ей нездоровилось.
Боясь не справиться со своими истинными чувствами и потерять маску холодного циника, которую он сознательно надел, Сет ограничивался сдержанным выражением сочувствия. Он знал, что если не совладает с собой сейчас, то не сможет сдержаться в будущем. А этого нельзя допустить.
Предмет его грустных размышлений жалко застонал.
— Мне снова плохо.
Сет с тревогой посмотрел на Пенелопу, сжимавшую пустой бочонок из-под пива. Она была похожа на молодого матроса, страдающего от морской болезни во время шторма.
Тихо ругаясь на себя, он сунул портсигар обратно в карман и поспешил к ней. Хотя здравый смысл предупреждал, что ему нужно изображать холодное безразличие и соблюдать дистанцию, чувство долга воспротивилось: ведь она была сестрой Джейка, и ради своего друга он обязан позаботиться о ее благополучии.
Так примерно он говорил самому себе, когда обнял дрожавшую девушку.
— Дыши глубже, — посоветовал он, нежно гладя ее по волосам и по спине. — Тошнота быстро пройдет.
Он слышал ее прерывистое дыхание, чувствовал мягкую грудь, прижавшуюся к нему, когда она боролась с приступами рвоты.
— Умница. Вдохни еще, — уговаривал он, прикасаясь щекой к ее мягким волосам. — Задержи дыхание и сосчитай до пяти.
Так они стояли довольно долго, он давал советы, а она послушно выполняла. Наконец приступы рвоты прекратились, и Пенелопа стала тихо икать.
— Лучше? — спросил он, поглаживая ее шею.
— Да, — сказала Пенелопа и икнула.
Странно, но эти малоприятные звуки показались Сету очаровательными. Улыбаясь своей глупости, он начал растирать ее поникшие плечи. Она со вздохом прижалась к нему.
Его взгляд снова и снова обращался к светлой тафте ее платья. Он обожал женщин, но не слишком разбирался в женской моде. Но даже небольшой опыт подсказывал ему, что наряд Пенелопы был из дешевого материала, да и сшит третьеразрядной портнихой. Он не был похож на ее прежние туалеты. Пенелопа, которую он помнил, была верхом элегантности.
