Она была бедна. И несмотря на очевидные преимущества, которое сулило ей послушание, она стыдливо, словно извиняясь, пожала плечами. Будто ей очень хотелось угодить этому замечательному господину, она лишь не знала как.
Испуг совершенно исчез. Стюарт невольно спросил себя, что стало с ее страхом. Очевидно, он вел себя более обнадеживающе, чем осознавал. Или более настойчиво. Стюарт мысленно расхохотался над собой.
Он смотрел, как снежинки задерживаются в изгибе ее ресниц, прежде чем растаять. Она сейчас улыбалась довольно дерзко.
Вне сомнений, она была восхитительна. Она хотела было заговорить, но рассыпалась мелкими бисеринками смеха.
— О, — сказала она, опустила глаза и снова засмеялась, явно нервозно, — я не могу поверить, Господи... — Теперь, когда она поняла, чего он от нее хочет, она чувствовала себя польщенной.
Хорошо.
— Я не могла бы ни при каких обстоятельствах... Плохо.
— Почему нет? Конечно, вы могли бы.
— Могла бы что? Что именно они обсуждают?
Сердце его упало.
Затем она сказала очень любезно, и любезность ее была убийственной — намеренное
развенчание надежд:
— Нет. И все же спасибо. Но в самом деле — нет. — Когда она снова засмеялась, смех ее уже не ввел его в заблуждение. Она сказала то, что хотела сказать. И все же она находила их обмен любезностями — а может, не только это, может, саму жизнь — довольно забавным. «Господи, — подумал он. — Она как шампанское». Он хотел не только пригубить ее, но выпить до дна — все ее мельчайшие движения, все эти гримаски; ему хотелось ее щекотать, щекотать до тех пор, пока смех ее не перейдет в слезы, пока она не завизжит.
— Почему? — спросил он. — Какой вред в том, что выскажете, где живете? Мне всего лишь было любопытно.
И тогда она посмотрела прямо ему в глаза. Ее влажные, торчащие в разные стороны ресницы были темнее, чем волосы, хотя, как и волосы, отличались густотой и загибались кверху. Они как нельзя отчетливее оттеняли ярко-синие глаза. Нос у нее был маленький, вздернутый, брови вразлет, круглый подбородок с ямочкой и круглые щеки, яркие, как розы.
Она вся была кругленькая, выглядела мягкой, но эта мягкая округлость была приятна. Как масленая булочка. Нет, не жирная. Сбитая. У нее было ровно столько лишней плоти, чтобы убрать углы и оставить округлости. Даже там, где у женщин бывают углы, линия скулы, костяшки пальцев и даже локти у мисс Маффин были круглыми. Какое-то мгновение он ощутил боль, такую острую... Он хотел ее — и будь что будет. Чудесное чувство. Необычное. Яркое. Он хотел вжаться в ее мягкость, утонуть там.
И все ее округлости словно были созданы, чтобы утолить его печали. Как будто, утоляясь в ней, все горести этого мира растворятся, отойдут в небытие.
Он смотрел, как она осторожно обошла дверцу кареты и медленно попятилась, помахав ему рукой на прощание. Стюарт отступил, чтобы лучше ее видеть, и был вознагражден последним «прощай» женщины, похожей на херувима. Но херувима вполне взрослого.
— Еще раз спасибо! — крикнула она, будучи уже на расстоянии футов десяти от него. Она покачала своей милой головкой, и выбившийся локон ударил ее по щеке. О, нестерпимо...
— Пожалуйста, — ответил он и почувствовал, что губы его (непривычное ощущение) складываются в улыбку. У него даже бровь приподнялась, так он себе удивился. Стюарт улыбался. Он не мог вспомнить ничего, что могло бы заставить его улыбнуться последние несколько месяцев.
Между тем мисс Маффин вздернула голову, постояла секунду и припустила вниз по улице.
Бедра ее вздымались на бегу, полные икры с тонкими лодыжками завлекали мельканием — от бега низ юбки приподнимался. Как ему это нравилось! Он стоял и смотрел, пока она не исчезла за белесой снежной завесой. Вьюга закружилась вокруг нее, а рассеявшись, обнаружила внутри себя пустоту; ушла, пропала. Он остался стоять в недоумении, постукивая шляпой о колено. Что на нее нашло? У нее же на лице написано — доступ свободен.
— Ваше сиятельство! — Это к нему обращался замерзший кучер. — Так мы едем?
Стюарт злобно посмотрел на него и бросил:
— Ладно. Но вначале ты заскочишь в банк и возьмешь ее адрес. Не выходи, пока его не добудешь. — Стюарт прищурился. — И не тяни. Кони застоялись.
И это было правдой. Но не из-за коней кучер опрометью побежал в банк. И он, и остальные слуги при внешней независимой угрюмости как огня боялись вызвать гнев господина. Многие были уверены, что их хозяин не вполне человек, скорее — чудовище, тиран. Увы, хотя Стюарт не испытывал по этому поводу гордости, иллюзий у него не было — его нынешние слуги в свое время действительно работали на чудовище.
И слуги виконта были не одиноки в своей обеспокоенности тем, как сильно походил Стюарт на своего покойного отца.
Результатом кропотливого ночного бдения явился счет в хейуард-он-эймсском филиале Йоркской банковской компании. Хейуард-он-Эймс — небольшой городок рыночной площадью, расположенный в милях тридцати от ее родной деревни. Туда она могла поехать с толком. У сестры Джона Такера, Мод Станнел, имелся баран, которого она и ее муж, возможно, согласились бы продать за хорошую цену. Поездка Эммы выглядела бы оправданной, она могла бы не опасаться, что на нее особо обратят внимание. Вот почему она открыла в городке возле фермы Станнелов счет, куда затем направила авизо на пятьдесят шесть фунтов с мелочью на имя Стюарта Эйсгарта от некоего общества с ограниченной ответственностью, хотя подпись сделала с небольшими изменениями. Трюк был старый, но работал хорошо.
Через несколько дней, как только бумажная работа будет завершена, она возьмет свои деньги по дороге на ферму Станнелов, после чего закроет счет и обрубит хвост. Крохотная червоточина в сочном плоду йоркширской банковской системы, которую никто не заметит. А если заметит, будет слишком поздно. Если чтобы залезть в карман банка, Эмме пришлось проработать почти всю ночь, то все остальное должно быть ясно и просто.
Самое трудное было в предутренние сонные часы аккуратно расшить снова и зашить гроссбух. Мистер Хемпл тоже был в банке, но сидел он в другой комнате — дремал, поджидая, когда она закончит. Чтобы осуществить задуманное, ей пришлось переместить четыре страницы с конца. Она открыла счет в филиале «недолго назад», переписывая в гроссбухе даты на более приемлемые вплоть до сегодняшнего дня, после чего все перемещения капиталов уже, как ожидалось, должны были быть записаны ее собственным почерком. Эмма работала и напевала себе под нос. Все шло как нельзя лучше, все сшилось без морщиночки, а ко всему прочему виконт нашел ее привлекательной.
Маленький послеобеденный флирт пришелся как нельзя кстати — как раз этой изюминки ей недоставало. Она была счастлива, хотя здравый смысл должен был бы подсказать ей, что стоит встревожиться. И испугаться. Если виконт увидит ее вновь, то непременно узнает. Если ему когда-либо Доведется встретиться вновь с Эммой Хотчкис, он сопоставит ее с Молли Маффин. Если бы за последние пятьдесят лет кто-то из живущих на холме виконтов удосужился спуститься в деревню, она бы волновалась. А так просто повода для волнений не было. Этот едва ли будет исключением.
