— У меня в голове так много пустяков, мисс Сомервилл, что выкини сотню — меньше не станет…
Лицо девушки омрачилось.
— Что с вами было, когда вы стояли у главного входа? У вас было страшное лицо.
Он понял её, но намеренно сделал вид, что не понимает.
— Что делать, мисс Сомервилл? Не всем Бог дал такую сияющую красоту, коей столь щедро одарены вы. Кому-то приходится нести бремя безобразия. Клянусь вам, я не виноват, таким уж уродом уродился, не сердитесь на меня…
Было заметно, что его слова раздражили её, но тем мягче прозвучал голос.
— Мистер Кейтон, у меня нет права… Но, Бога ради, будьте осторожны. Мне показалось… чтобы вы там не декларировали… Мне кажется, что вы…
— …что я?
— Что вы — добрый человек, и вы не станете… Но у вас было очень недоброе лицо.
Кейтон растерялся, но снова усмехнулся.
— Вы, мисс Эбигейл, первый человек, кто назвал меня добрым. Но, боюсь, вы не правы.
— Вы можете оспаривать это, но мистер Ренн говорил, что вы весьма умны. Если доброта не удержит вас, пусть ум подскажет, что есть обстоятельства настолько ничтожные, что можно лишь рассмеяться…
— «Не может быть ничтожным то, что больно мне…» Кажется, это Публий Сир, мисс Сомервилл. Видите, я нетвердо помню автора, но саму цитату запомнил со времен стародавних. He jests at scars that never felt a wound, над рубцами подсмеивается только тот, кто никогда не имел ран. Мы запоминаем то, что имеет форму изгибов и извивов нашей души, что отвечает её искажениям, уродствам и прихотям…
— Извращения и искривления души часто коверкают смысл слов и портят жизнь, мистер Кейтон.
Он ответил, не задумываясь.
— Было бы, что портить, мисс Сомервилл. — Но тут же умолк.
Она вздохнула и перевела разговор.
— Взгляните, какая луна сегодня. Вы же говорили, что искусство поэзии наиболее полно проявляется лишь в полнолуние. Вы подвержены влиянию лунных лучей.
Кейтон удивился, что она запомнила его болтовню на пикнике и не менее удивился её уверенному утверждению.
— Заметно?
Она пожала плечами.
— Да. В вас что-то… неуловимое. Как в отражении луны на воде.
Кейтон сожалел, что до этого невольно допустил, чтобы она увидела его злость и обиду, и теперь постарался отвлечь её от этих мыслей. Да и сам был рад отвлечься от них. Он глубоко вздохнул и улыбнулся.
— Да, обычно в полнолуние я подлинно ощущаю прилив сил, и как деревянная палочка с натянутым конским волосом, сжатая пальцами Паганини, превращается в скрипичный смычок, так и меня лучи луны делают из нежити — эоловой арфой, певцом лунных шалостей и тёмного её величия… Но иногда и луна не властна рассеять тоску… или скорее, — торопливо поправился он, — скуку.
— Посмотрите, как она сегодня прекрасна, ярче всех фонарей…
Кейтон улыбнулся.
— Ярок, зловещ и порочен лунный диск в небе.
Луна — божество ночи, думать иначе — ересь.
И зажигают втуне огни, едва вечереет.
Жечь фонари в полнолунье — что может быть глупее?
Я, как раб, подчиняюсь влиянью лучей дивных.
Покорный, я сочиняю глупые лунные гимны,
но знаю — завтра, к полудню, руки мои обессилят,
сожмёт виски, и будет боль моя невыносимой…
Она долго смотрела на его лицо, колдовски преображенное лунным светом. Он показался ей грустным, неприкаянным и утомлённым, но при этом был страшно далёк и отстранён, витал в каких-то своих, то поэтичных, то пугающих мыслях. Мефистофель был умён, зол и очень талантлив. И очень несчастнен.
— Вы, правда, никогда не занимались чёрной магией? В вас что-то колдовское.
— Я скорее монах-отшельник, — грустно усмехнулся он. — Впрочем, это близко, — обронил он, глядя на полную луну, — подумайте, века сменяли века, короли обретали и теряли престолы, шли войны, простой люд следил за временами года, а монахи собирали извечную мудрость слов. В тусклом свете ночных свечей и в лучах солнца они монотонно копировали труды Платона, Аристотеля, Пифагора, Авиценны, сотен историков и философов. Постепенно в их трудах создавалась картина мироздания, вселенская иерархия. Порядок вещей описывался в виде цепи, спускающейся с основания Трона Господня к земной тверди. Вверху располагались иерархии ангелов — существ, обладавших ясностью мышления, управлявших движениями небес. Под ангельскими сферами был человек, соперник животных, обладавший ангельской способностью мыслить, но вобравший в себя и все низменное и животное… Ниже располагались животные, ещё ниже — живые существа, которым недоставало чувств, например, устрицы. Далее шли овощи, наполненные жизненной силой и растущие, но неподвижные и бесчувственные. Самую нижнюю ступеньку иерархии занимали камни. Любой предмет обладал особыми атрибутами, мисс Сомервилл, и все было связано друг с другом… И если нарушалась какая-либо часть хрупкого баланса, страдало все мироздание. Хаос — гаснущее солнце, кипящие океаны, голод, чума — мог в любой момент разрушить гармонию, ибо совсем рядом, на дальнем конце великой цепи в противовес Богу находится Сатана, воплощение разрушения, зла и тьмы.
Она слушала его спокойно, временами пытаясь заглянуть в глаза, но он не замечал этого.
— В этом смысле, колдуны — угроза упорядоченному бытию, мисс Сомервилл. Они властолюбивые люди, обладавшие разумом и любопытством. Они искажали мироздание, ибо изменяли облик предметов, создавали иллюзии, воскрешали умерших и заглядывали в будущее. Разумеется, Сатана оказывался союзником любого, кто хотел нанести ущерб сотворенному миру. Но он — убийца искони, и колдуны, подобно погрязшему в пороках Фаусту из Виттенберга, заплатили душой за обладание могущественными силами… А я… я просто жалкий книжник.
— То есть у вас нет искушения или желания колдовать?
Кейтон пожал плечами. Что толку грезить о несбыточном?
— Легенды говорят, они учились в Черной Школе где-то в Испании, в Толедо или Саламанке, в подземной пещере, без окон и света, однако учебники, в которых содержались заклинания, были написаны огненными буквами. Во время семилетнего обучения будущие маги никогда не выходили на белый свет и ни разу не встречались со своим хозяином. Однако всем было известно, у кого они в гостях, ибо для прихода сюда требовалось заключить договор с Сатаной…
— А будь вы колдуном, чего бы попросили у дьявола?
Кейтон не мог ответить, но не потому, что у него не было желаний. Мешали светские условности. Он хотел обладания красотой — во всех смыслах. Но подобные желания можно высказать дьяволу, а не очаровательной леди на светском рауте.
— Это искусительно, мисс Сомервилл. Продав душу, добровольно отдав себя силам зла, чародеи добивались исполнения любого каприза, но беда в том, что они теряли радость жизни, обретая лишь тоску, на их лица ложилась тень ужаса от ожидания неизбежного конца… Я трус, наверное.
