Что означала потеря серебристого ключа?
Отец ее владел грамотой, что было необычным для воина, а мать научилась писать у него. И еще более необычным и странным было то, что отец ни за что не хотел обучить грамоте дочь. Так что письма оставались непрочитанными. Конечно, она могла бы попросить оказать ей услугу Уильяма из Файв-Стрэндс, сенешаля,[5] своего старого сварливого друга, но Гвин остро чувствовала, что этого делать нельзя: письма не были предназначены для посторонних глаз.
Гриффин прокрался вниз по лестнице до центрального зала в доме, который никогда не был ни постоялым двором, ни гостиницей. Лет девяносто назад, как раз перед вторжением Вильгельма Завоевателя, это была древняя саксонская крепость, предназначенная для дозора. С тех пор она утратила свое первоначальное значение. И все же в ее стенах обитали люди, замышлявшие свержение королей, — люди вроде Гриффина и его рыцарей, взращенные на полях битв Нормандии.
Когда Гриффин вручил поводья Нуара солдату, который поспешил выйти и встретить его, он послал с ним весточку своим людям, чтобы собрались через полчаса в главном зале.
Двенадцать мужчин и женщин сидели вокруг огромных, грубо сколоченных дубовых столов и отдыхали, наслаждаясь теплым элем. В центре зала стояла жаровня с горящими угольями, а на каждом столе — по три-четыре свечи, укрепленные в лужицах застывшего воска, что позволяло им стоять вертикально.
Гриффин кратко сообщил им о событиях на континенте, о встрече и договоренности с Бомоном, что сейчас было, пожалуй, самым важным, и, наконец, рассказал о несостоявшемся похищении девушки, которое он предотвратил в сражении на мечах с людьми Эндшира, и о последующем ее спасении.
— Так они все убиты? — спросил нормандский рыцарь Дамелран.
Гриффин медленно отвел глаза от огня и окинул взглядом комнату.
— Не все, — ответил он. — Де Луд только ранен.
— Это утешает, — заметил рыцарь язвительно, поднимая кружку, чтобы сделать еще один глоток.
Гриффин ответил ему жестким как кремень взглядом:
— Разумеется.
Он оглядел комнату, полускрытую в тенях и наполовину освещенную огнем жаровни, и помрачнел.
— А что сделали бы вы на моем месте? Оставили ее в руках бандитов?
За этим заявлением последовали переглядывания, сменившиеся молчанием, продолжавшимся не менее двух минут. Гриффин с мрачным видом оглядел товарищей.
Всем им он без опасения доверил бы свою жизнь. Но ни с кем из них не стоило делиться подобными сведениями. Они готовы были понять это превратно и потешаться над этим.
Мужчины хлопали друг друга по спине и поднимали кружки, салютуя ими. Александр, второй по рангу рыцарь после Гриффина, молча наблюдал за ним. Он единственный не присоединился к веселью. Гриффин перехватил его взгляд и пожал плечами. Александр покачал головой и сделал глоток эля. Остальные оставались в игривом настроении.
Гриффин свирепо оглядел соратников.
— Как я сказал, она была в опасности.
— Но не в такой, как мы, когда Эндшир начнет искать призрачного рыцаря, появившегося невесть откуда и увлекшего его невесту неизвестно куда, — заметил Эрве Фэрез, анжуйский рыцарь.
— Согласен, — послышался низкий спокойный голос Александра.
Гриффин покачал головой.
— Мы оставим этот приют на рассвете, а Англию — через два дня. На следующее утро будем в Нормандии, и там Эндшир нас не побеспокоит.
— Возможно, и нет, Язычник, — проговорил Александр, — но какое это имеет значение? Сейчас она в нашем лагере. Что, если она проведает, кто мы и каковы наши цели?
— Она этого не узнает. Завтра утром она проснется, найдет дом опустевшим и отправится восвояси.
Он оглядел комнату и покачал головой, отчаявшись убедить их.
— Все, что от нас требуется, это не замечать, что среди нас оказалась эта женщина. Неужели мы не способны на столь простое благородное действие?
Все наконец успокоились и замолчали. Гриффин отошел в глубь комнаты, где за столом сидел Александр, и опустился на скамью напротив.
— У тебя есть что сказать мне? — спросил он резко.
— Да.
— Так я и думал.
Он плеснул эля из кувшина в деревянную кружку, которую Александр пододвинул ему, расстегнул пряжку кольчуги на плече, и тяжелый клапан опустился ему на грудь. Потом поставил ногу на скамью, оперся локтем о колено и уставился на огонь.
Был слышен шум дождя, барабанившего в окна и стены, От жаркого огня по комнате распространялся запах подсыхающей кожи, старой соломы и дыма.
Огонь отбрасывал трепетные блики, а бормотание мужчин становилось все тише, по мере того как они начинали клевать носом и засыпали.
Гриффин сделал большой глоток эля, вытер рот тыльной стороной руки и посмотрел на Александра, подняв бровь в безмолвном вопросе.
Александр отвел глаза.
Гриффин пожал плечами.
— Чувствую, что я должен объясниться. Утром я провожу ее, и с этим будет покончено.
Александр вытер пальцем со стола влажный круг — след от кувшина с элем.
— Неужто будет покончено?
— Я не первый раз в жизни встречаю женщину, Алекс. И, — добавил он сердито, — не впервые веду себя как положено рыцарю. Некоторые из тех, с кем я знаком, — он со значением взглянул на друга, — повели бы себя точно так же.
— Да, но у тебя особое положение. У тебя есть более важные дела. Все, что от них отвлекает, лишнее.
На дальней стене заплясали тени от огня, горящего в жаровне.
— Зачем она здесь? — спросил он, понизив голос. — Я в самом деле хочу получить ответ, Гриффин. Что происходит?
Гриффин отвел глаза:
— О чем ты беспокоишься, Алекс? Ты меня знаешь. Наступила тишина, которую нарушало только потрескивание огня.
— Тебя я знаю, Гриффин. Я не знаю ее.
Он молча вертел в руках кружку.
— У тебя предназначение, Гриффин. Ты продолжатель дела, кровный родич. Хранитель. Наследник.
Он посмотрел в непреклонное лицо Гриффина и покачал головой:
— Не мне тебя убеждать или учить уму-разуму.
— О, неужели? Тогда почему ты снова и снова говоришь об одном и том же?
Лицо Александра обрело жесткость.
— Потому что тебе предназначена особая роль — охранять сокровище. Или ты так не думаешь?
Гриффин подался вперед, перегнувшись через стол:
— Я скажу тебе, что думаю о святых сокровищах, Алекс, — ответил он, понизив голос. — Я убежден, что действиями людей руководят алчность и страх. Люди редко воюют из добрых или великодушных побуждений. И хотя иногда они защищают святыни, легенды о скрытых сокровищах побуждают их к действию сильнее, чем все остальное. Я не приемлю того, что делается из чувства алчности.
