Сентябрь принес добрую весть: король Франциск подписал договор с императором Карлом. Отныне французские войска не станут поддерживать восставшую республику. Я тихо ликовала, но в то же время немного боялась, помня об ужасном разграблении Рима, когда люди императора проигнорировали приказы и устроили осаду святому городу. Они выбивали двери монастырей и насиловали монахинь.
Двадцать четвертого октября я сидела за шитьем на своем привычном месте между Маддаленой и сестрой Николеттой. Обе они были встревожены, как и Пиппа, и Лизабетта. Те в молчании склонились над своей работой. Лицо сестры Антонии, как обычно, хранило абсолютный покой.
День за окнами был темен от дыма и от надвигавшейся осенней бури. Ольха потеряла почти все свои листья и стояла теперь темная и сучковатая.
Я трудилась над белым алтарным покрывалом. Дело не ладилось: шелк казался чересчур толстым, а ушко иглы — слишком узким. Первые мои стежки получились неаккуратными, и я их распустила.
Наперсток прохудился в месте постоянного трения. В рассеянности я захватила за один раз слишком много ткани, и пришлось сильно нажать на иглу. В результате она проткнула кожаный наперсток и глубоко впилась в палец.
Я вскрикнула и вскочила на ноги. Алтарное покрывало свалилось на пол. Все монахини замерли и посмотрели на меня. Я сжала зубы, с ощущением тошноты схватилась за иглу и с силой выдернула ее, а затем уставилась на кровь на пальце.
— Ничего, — успокоила меня Николетта.
Она оторвала длинную нить от клубка шерсти, лежавшего у нее в корзине, сложила ее и прижала к ранке.
В отдалении послышался гром, открытые оконные рамы содрогнулись. Маддалена и сестра Пиппа подбежали к окну, в котором виднелись поднявшиеся вдалеке клубы дыма.
— Вернитесь, — попросила сестра Антония ровным голосом. — Позаботьтесь о работе, и Господь позаботится о вас.
Не успела она произнести эти слова, как снова громыхнуло.
— Пушка, — прошептала Николетта.
Сестра Пиппа осталась у окна, всматриваясь вдаль, словно что-то могла разглядеть за стенами монастыря.
— Армия императора, — произнесла она громко. — Семь тысяч солдат, а у нас — десять. — Она взглянула на меня, и глаза ее сверкнули ненавистью. — Вы никогда не победите.
— Пиппа! — резко одернула ее Антония. — Сядь и помолчи.
Пушка пальнула в третий раз. Четвертый выстрел прозвучал с противоположной стороны. Флоренция была окружена. Лизабетта вскочила и встала рядом с Пиппой.
Щеки Пиппы покраснели от ярости.
— Они не дадут тебе уйти.
— Пиппа! — прикрикнула Антония.
Однако та ее проигнорировала.
— Знаешь, что сделает с тобой республика? — продолжала она с усмешкой. — Тебя спустят в корзине с городских стен, и люди императора раздерут тебя на куски.
Сестра Николетта уже всерьез негодовала.
— Пиппа, прекрати! Прекрати!
— Или отведут в бордель, будешь шлюхой для наших солдат. Климент не успеет выдать тебя замуж.
Николетта отвесила Пиппе пощечину. Сестра Антония встала между двумя женщинами.
— Хватит! — приказала она.
Антония была выше и внушительнее их обеих. Пиппа непримиримо на нее смотрела.
— Вы пожалеете, что защищали ее. Она враг людей и плохо кончит.
Антония на миг окаменела, потом сказала:
— Отправляйся к себе. Иди в келью и моли Господа, чтобы простил тебе твой гнев. Оставайся там, пока я за тобой не пошлю.
Наступившую враждебную тишину нарушила пушка. Николетта уселась подле меня и положила руку мне на плечо.
Сестра Пиппа наконец-то удалилась. Лизабетта, мрачно покосившись на сестру Антонию, вернулась к своему стулу.
— И ты, — обратилась Антония к Николетте, уже более мягко, — тоже помолишься, когда будешь в часовне.
Мы все снова взялись за работу. Я позабыла о пальце, и шерсть с него свалилась. Когда я взяла алтарное покрывало, то запачкала его кровью.
Пушки гремели до темноты. В тот день к решетке в воротах примчалась паникующая мать Маддалены и подтвердила наши подозрения: армия императора окружила город.
Вечером я передала письмо Козимо Руджиери. Моя переписка с ним до сих пор ограничивалась астрологией, но отчаяние побудило меня открыть ему сердце.
Я в ужасе и совсем одна. По глупости я думала, что приход императорских войск обеспечит мне безопасность. Но война подогрела ко мне ненависть. Боюсь, Крыло ворона не защитит меня. Пожалуйста, придите и успокойте.
Глубокоуважаемая мадонна Катерина!
С войной начинаются трудные времена, но на самом деле Крыло ворона хранило Вас и продолжает хранить. Доверьтесь талисману, однако прежде доверяйте собственному рассудку. Вы обладаете умом, необычным для мужчины и неслыханным для женщины.
Ждите, и пусть все идет, как идет.
Ваш слуга Козимо Руджиери
Чувствуя себя покинутой и преданной, я забросила книги, не прилагала усилий на занятиях. В трапезной сидела подле Николетты, уставившись на кашу. Еда вызывала у меня тошноту. Три дня я вообще не ела. На четвертый легла в кровать и слушала крики солдат и гром пушек.
На пятый день меня навестила аббатиса. От нее слабо пахло дымом, охватившим Флоренцию.
— Дитя мое, — начала она, — ты должна есть. Чего бы тебе хотелось? Я принесу.
— Спасибо, — поблагодарила я. — Но мне ничего не надо. Я все равно умру.
— Не умрешь, пока не состаришься, — возразила Джустина. — Не говори больше таких глупостей. Сестра Николетта передала мне слова Пиппы. Ужасные слова, непростительные. Ей уже сделали внушение.
— Она сказала правду.
— Она повторила глупые слухи, только и всего.
Я в изнеможении отвернула лицо.
— Ах, Катерина…
Кровать тихо вздрогнула: аббатиса опустилась подле меня и взяла мою руку в свои прохладные ладони.
— Тебе пришлось так много страдать. Ужасные времена. Как тебя утешить?
«Мне нужна тетя Кларисса», — чуть не сорвалось с моего языка, но такой ответ был бы напрасным.
— Пусть придет господин Козимо, — попросила я. — Козимо Руджиери.
Мать Джустина сказала, что с нее довольно и одного визита астролога. Она разрешила мне изучать астрологию, хотя этот предмет непозволителен для женщины, а тем более — для девочки. Она передала мне письмо Козимо, потому что он был другом семьи. Но ходили сплетни о его связях с подозрительными личностями, о возмутительных поступках…
Я снова отвернулась к стенке.
Джустина тревожно вздохнула.
— Наверное, раньше, до кончины твоей тети, нам следовало больше стараться… Но даже тогда повстанцы наблюдали за каждым нашим шагом, читали каждое посланное тебе письмо. Мы не могли вывезти тебя из городских ворот. А теперь…
