На склонах Горы полным-полно таких истуканов. Еще никто — пробовал он похитить огонь или нет — не вернулся живым с вершины.
— Есть у меня одна мысль, мой паша, — говорит Исмаил-ага.
— Какая же?
— Сегодня же пошли гонца в хошабскую крепость. Пусть Гюльбахар и Ахмед возвращаются. Хочешь, я сам привезу их? А когда они прибудут, ты задашь Ахмеду такую задачу: пусть он взойдет на самую вершину. Сможет он выполнить твое условие, отдашь ему дочь. И сам свадьбу справишь. Так мы избавимся от Ахмеда. И никто не посмеет упрекнуть нас в несправедливости.
— Превосходная мысль, — обрадовался паша. — Умница, Исмаил. Возьми с собой несколько беев и отправляйся в Хошаб. Пусть они оба возвращаются. А если Ахмед не захочет принять наше предложение, скажи хошабскому бею, чтобы прислал сюда мою дочь.
В сопровождении двоих беев и пятерых своих людей Исмаил-ага отправился в Хошаб.
Бей принял их с еще большим, чем обычно, радушием. Почтил их пышным пиршеством. В тот же вечер Исмаил-ага передал ему слова паши.
— Но ведь это же верная смерть, — помрачнел хошабский бей. — Еще ни один человек не вернулся с вершины Горы.
— Не знаю, не знаю, — уклончиво пробормотал управитель Махмуд-хана. — Вы, помнится, обещали выполнить любое наше желание. Вот мы его и высказали. А уж там дело ваше.
Если Ахмед не примет это предложение, с хошабского бея слагается долг оборонять его. Это знал и Ахмед, и все остальные. Тогда паша был вправе выступить в поход.
Послали за Ахмедом. В присутствии Исмаила-ага и всех его людей бей спросил Ахмеда, подходит ли ему это предложение.
Ахмед не раздумывая ответил:
— Хорошо! Я взберусь на самую вершину и разведу там костер, чтобы паша мог сам видеть, что условие выполнено.
Ни хошабский бей, ни Гюльбахар, ни другие так и не сумели отговорить его.
На другой день они сели на коней и отправились в Беязид.
Остановились они у дома Караванного Шейха. Вскоре весь город знал об их возвращении. И вся Гора знала.
И Шейх, и кузнец настойчиво старались отговорить Ахмеда:
— Этот паша — кафир. Он задумал тебя извести.
Но Ахмед их не послушал.
Поцеловал он однажды утром руку Шейху, вскочил на коня и поскакал во дворец.
— Я решил взобраться на вершину Горы, — объявил он паше. — Благодарю тебя за то, что ты задал мне такую трудную задачу. Правильно ты поступил.
Пожелал ему паша удачи, а он отвечает:
— Три ночи следите за вершиной. Если не помешают облака, вы увидите костер.
И направил коня вверх по склону.
Все улицы города, рынок и площадь перед крепостью постепенно заполнялись людьми. Они сходили с Горы, поднимались с равнины, вливаясь в людское море, уже запрудившее все кругом.
В полдень к паше явился Исмаил-ага.
— Еще идут? — спросил Махмуд-хан.
— Идут, — ответил Исмаил-ага, безнадежно разводя руками. — Все идут и идут. Кто бы мог подумать, что на Горе и на равнине такое несметное множество людей!
Весь перекосился паша, фыркнул:
— Нашел чему удивляться! Удивительно было бы, если б они собрались ради доброго дела. А на худое всегда много желающих. Как быстро они узнали, что этот молодец собирается подняться на гору! Кто это, любопытно, их оповестил? Неужто еще будут идти?
Он шагал по пушистым коврам, устилавшим пол мраморного зала. Лицо побледнело, вытянулось. Глубоко прорезались морщины. Глаза бешено вращались.
— Исмаил-ага, — выдавил он, — и наша… тоже там, с ними?
— Да. У гробницы Ахмеди Хани. Среди женщин. Посмотри сам. Вон она, в желтом платье.
Махмуд-хан замахал руками, отвернулся. Хотел было что-то сказать, но в последний миг передумал. Снова, глядя прямо перед собой, зашагал по залу. Исмаил-ага стоял не шевелясь, ожидая, не изволит ли он что-нибудь сказать. Ждать пришлось долго. Наконец паша остановился и вонзил пылающие, как уголья, глаза в своего главного советника и управителя.
— Исмаил-ага, мы ведь не можем рассеять эту толпу?
— Не можем. Казармы окружены со всех сторон. В самом дворце всего сто пятьдесят — двести аскеров. А тут и целое войско не справится.
— Не справится, — тяжело вздохнул паша. — Поди посмотри, не идут ли еще.
До самого вечера прибывали люди. У же и весь город забит, и все кругом забито, даже склоны холма за гробницей Ахмеди Хани, а приток все не уменьшается: идут и идут люди. Шатры разбивают, костры разжигают. Запах жареного масла смешивается с запахом сухих трав и цветов.
Но вот что странно: вся эта огромная толпа хранит гробовое молчание, не движется, лишь легкое волнение пробегает по ней из края в край.
А вот уже и ночь. Спрашивает Махмуд-хан своего управителя:
— Все еще идут?
— Идут, — отвечает Исмаил-ага. — Просто уму непостижимо, сколько их! Как только земля не проваливается под их тяжестью!
— Почему же такая тишина?
— Никто не разговаривает.
— Все смотрят на Гору?
— Нет. Сидят с застывшими лицами, будто дремлют. Иногда даже чудится, что они все умерли.
В темном безоблачном небе висят неподвижные, словно прибитые гвоздями, звезды. Бесчисленно это небесное воинство. А город по-прежнему погружен в безмолвие. Толпа как будто и не дышит.
Всю эту бессонную ночь Махмуд-хан ходил по дворцу и раздумывал. О жизни и смерти. Обо всем роде человеческом и об этой толпе, окружившей крепость. Казалось бы, их привело сюда только желание видеть двух молодых людей счастливыми. Но это не совсем так. В глубине их сердец — непримиримый гнев. Вековой протест против притеснения. Этот протест пока еще не вырвался наружу, но зреет, набирает силу. Судьба двух молодых людей — и сомненья нет — лишь случайный повод. Трудные времена настают, народ выходит из повиновения. «Сегодня захватят мой дворец, — думает паша, — а завтра окружат Стамбул, ворвутся в падишахский дворец. За поводом дело не станет. Не сумеем обуздать чернь — никому из нас не сносить головы. Завтра они будут вопить про „жестокий гнет“, послезавтра — про „слишком большой налог“. А там начнут возмущаться роскошью моего дворца, хлеба требовать. Смотришь, уже скопилась бесчисленная толпа, объятая тысячелетним гневом и болью. Безмолвно, неподвижно стоит она, но нет силы, способной с нею справиться. Никакому войску ее не разогнать. Главное — не допустить, чтобы толпа собралась».
В чистом, словно вымытом, безоблачном небе блеснуло утреннее солнышко. Вкатилось на склон Горы, приподнялось, снова опустилось и лишь после стало быстро подниматься. Никогда в жизни Махмуд-хан не видел подобного зрелища.
«Дурное предзнаменование, — испугался он. — Уж не близится ли конец света?»
