— Стед! — вновь вскрикнула Элиза, но он провел ладонями по ее волосам, и Элиза ощутила губами его требовательные губы.
Ее вновь оглушило потрясение, накатывающее волнами, как идущие один за другим раскаты грома. Воздух вокруг, казалось, был напоен острым, чистым, опасным мужским ароматом. Ее зубы раздвинулись под напором языка Брайана, Элизе даже не хватило сил сжать челюсти, когда он проник в глубину ее рта, переплетаясь с ее языком…
Отчаяние заставило Элизу попытаться оттолкнуть его, но это оказалось невозможно. Все происходило слишком быстро, сильно, порывисто…
«Я совсем не того хотела!» — пыталась крикнуть она, но не издала ни звука: Брайан надежно запечатал ей рот, она не могла даже ударить его, не могла двинуть руками. Она попыталась пнуть его ногой, но как только пошевелила ногами, обнаружила, что оказала ему услугу, ибо его тело скользнуло между ее бедер, туника поднялась до талии, делая положение еще более угрожающим…
Казалось, ее окутал мрак, который освещало только длинное, пляшущее пламя. Вокруг засвистел ветер, унося все мысли. Где-то в этом мраке был огонь, единственный досягаемый сейчас свет; а кроме него — стальные мускулы и горящая плоть. Требовательные и ищущие губы, руки, ласкающие ее, пробегающие по ее телу, охватывающие грудь, раздвигающие бедра и мягко принуждающие принять его. Она чувствовала его прикосновение, его ласки. Легкий, но настойчивый поцелуй заставлял ее хранить молчание. Она ощутила напор его тела, нечто, пронзающее ее…
Металл, чуть не плача, подумала она, настоящий металл: разгоряченный, сильный, живой, полный жизни и требовательный. На мгновение страх заслонил все остальные чувства: он мог убить ее, ранить, разорвать силой своего копья…
Внезапно откуда-то всплыла еще одна мысль: узнает ли он, что она не была любовницей Генриха, или его удастся обмануть? Можно ли обмануть мужчину…
Огонь! Он вонзился прямо в нее, вспыхнув ослепительным белым светом, заставляя ее тело содрогаться вновь и вновь. Жжение и острая боль были так сильны, что Элиза наконец прервала его страстный поцелуй, невольно прижавшись головой к его плечу и до крови закусив нижнюю губу, чтобы не разрыдаться. Казалось, в нее ворвался ветер, разрывая на части, сначала невероятно сильный, как в бурю, а затем медленно стихающий, удаляющийся, посвистывающий вдалеке. Элиза отчаянно сдерживала слезы.
Стед… Как она презирала его, а теперь он… стал ее частью, оказался внутри ее. Она была близка с ним так, как только возможно. С каждым мощным ударом он заполнял ее все сильнее, завладевая ею так всецело, что это должно было навечно оставить на ней клеймо. И Элиза уже знала, что никогда не забудет ни Стеда, ни эти минуты бури, не забудет всю жизнь…
Боль утихла, но огонь жег ее по-прежнему. Она еще не оправилась от потрясения, и хотя ее сердце и рассудок еще не смирились со случившимся, тело невольно подчинилось чужому приказу. Она прижалась к Стеду, запустила ногти в его тело и задвигалась в ритме его движений, принимая его. Она не хотела умирать или быть разорванной. К тому же…
Во всем этом она почувствовала некое обещание: в пляске пламени, в реве ветра… ей стоило всего лишь прислушаться. Постепенно его прикосновения наполняли ее теплом, обещая яркий свет и наслаждение, головокружительный полет вместе с ветром. Если только она желает…
Нет! С ней был не Перси, а Стед, и он вел себя как исчадие ада. Он отнял у нее все, сдавил ее, сковал ее волю навсегда, схватил, впился. Наконец с хриплым и диким стоном он рухнул на нее, наполняя собой…
Ветер утих, огонь померк.
Элиза вновь прикусила губу и напряглась, чтобы отстраниться. Брайан не удерживал ее.
В ней закипали и ярость, и горечь. Ей хотелось оказаться как можно дальше от этого человека, чье мощное и влажное тело было так близко. Ей хотелось кричать, плакать, призывать Бога на помощь, но горше всего было то, что всего этого она не могла себе позволить, ибо до сих пор оставалась пленницей. Следовало молчать и довершить роль, и он, может быть, отпустит ее или позволит бежать…
Брайан зашевелился и приподнялся на локте, положив голову на руку и взглянув на нее. Все надежды Элизы развеялись при первом же его слове:
— Значит, ты любовница Генриха?
Она сжалась.
— Любовница Генриха и герцогиня Монтуанская? — Он рассмеялся. — Да, миледи, в таком случае я король ночного ветра! За кого ты меня приняла, герцогиня? За неопытного мальчишку?
Его голос был негромким и вполне любезным, таким, что скрытая в нем насмешка привела Элизу в ярость. Она обернулась и выпалила:
— За мальчишку? О нет, сэр Стед! Я приняла тебя за надменного ублюдка и бессовестного лжеца! Твой язык лжет, не зная стыда! Гриф, змея, самое гнусное из чудовищ…
— Кстати, о языках, — небрежно перебил ее рыцарь, и Элиза увидела, как угрожающе прищурились его чистые темные глаза, — твой язык — настоящий твой враг. В чем же солгал я?
— Он еще спрашивает! — выкрикнула Элиза, пытаясь вытащить волосы из-под его тела и глядя в лицо Стеду разъяренными глазами. — Насилие!.. Ты же сказал, что никогда не думал о нем! Никогда не принуждал…
Он протянул свободную руку и взял ее за подбородок, угрожая сломать хрупкую кость.
— Герцогиня, ты сама просила меня и, напомню, просила, стоя на коленях. Я не мог устоять.
— Устоять! — Слезы наконец навернулись на ее глаза, но ярость подавила их. — Как можно устоять против тебя! Ты набросился на меня, как взбешенный жеребец, схватил и…
— Предупреждаю, придержи язык, герцогиня! — произнес он. Глаза Стеда вновь потемнели, лицо стало мрачным. — Никто на тебя не бросался и никто не мучил. Если бы ты не солгала мне, я мог бы облегчить боль, однако в таком случае этого и не пришлось бы делать. Мне жаль, но я слышал, такая боль вполне естественна.
— Ты слышал? О, Боже! Клянусь, Стед, придет тот день, когда я прикажу разрезать тебя на куски и скормить волкам…
Он слушал ее угрозы, постепенно стискивая зубы. Фурия, которая сейчас осыпала его проклятиями, ничем не напоминала соблазнительницу, стоящую перед ним на коленях. Она уже солгала ему однажды, однако он забыл об этой вине и теперь досадовал на то, что поддался ее словам. Он понял все слишком поздно, чтобы отстраниться и оставить ее нетронутой, но в конце концов именно этого она и добивалась. Она не кричала, не плакала, и это каким-то образом усиливало его чувство вины, вероятно, потому, что он должен был восхищаться ее смелостью и не мог пожалеть об обладании ею. Сама не подозревая об этом, она оказалась удивительно чувственным созданием. Она вызвала в нем вихрь чувств, принесла удовлетворение, помогла сбросить напряжение, приняла его семя.
