– Да, это он, – подтвердила я. – Будь осторожен.
Ральф чуть отошел от моей лошади и почтительно склонил перед Гарри чубатую голову.
– Сэр, – почтительно сказал он.
Гарри кивнул ему с милой улыбкой и обратился ко мне:
– Я подумал, что и мне, пожалуй, неплохо было бы прокатиться вместе с тобой, Беатрис. Можно, например, поехать в холмы и там пустить лошадей галопом.
– Конечно, – сказала я и представила ему Ральфа. – Это Ральф, сын Мег. Он помощник нашего егеря. – Какой-то дьявол искушал меня: мне ужасно хотелось, чтобы они повернулись друг к другу лицом. Однако Ральф моего брата совершенно не заинтересовал: он едва взглянул на него. Сам же Ральф молчал, но за Гарри наблюдал весьма внимательно. А тот, словно не замечая этого, снова повернулся ко мне и сказал с улыбкой:
– Ну что, поехали? – И я вдруг вспомнила – и это потрясло меня! – какая пропасть лежит между Ральфом и мной. Я совершенно позабыла в эти золотые летние дни, полные чувственных наслаждений, о той пропасти, что нас разделяла. И вот Гарри, с которым мы были одной крови и одного знатного происхождения, вдруг дал мне понять: этот человек не стоит нашего внимания, потому что он – слуга. Такие, как я и мой брат, всегда окружены сотнями таких слуг, людей, которые ничего для нас не значат, а потому их мнение, любовь, страхи и надежды должны быть нам безразличны. Мы могли проявить какой-то интерес к их жизни, а могли и не обратить на них никакого внимания. Это зависело только от нас самих. У них в этом вопросе выбора не было. И я, впервые увидев Ральфа рядом с моим красавцем-братом, подобно изящному принцу восседавшему на великолепном жеребце, покраснела от стыда, и мечта о нашей сладкой весенней любви показалась мне сущим кошмаром.
Короче, мы с Гарри развернули коней и поехали прочь. И я долго еще спиной чувствовала взгляд Ральфа, но на этот раз его взгляд наполнял мою душу не радостью, а смертельным ужасом. Я так выпрямилась в седле, что у меня заныла застывшая спина, а моя дорогая Белла, почувствовав мое напряжение и тревогу, стала нервно прядать ушами.
Да, я гордилась своим происхождением и своим положением в обществе, но была еще слишком молода и неопытна, а чувственность уже была разбужена во мне. К тому же мы уже много дней не виделись с Ральфом наедине. Тропа, по которой Гарри и я сейчас поднимались на вершину холма, была той же самой, откуда отец когда-то давно впервые показал мне наш Широкий Дол во всей его красе. Здесь, совсем рядом, было и наше с Ральфом самое любимое местечко. Так что, проезжая вместе с братом по буковой роще, я вспоминала, как однажды, жарким ленивым полднем мы с Ральфом долго дразнили друг друга, укрывшись в глубине тенистой лощины. А потом, поднявшись на вершину холма, я проехала мимо нашего чудесного гнездышка в зарослях папоротника. И в памяти моей не осталось даже воспоминания о только что испытанном мною стыде: его вытеснила память об испытанном здесь невероятном наслаждении.
Да, это было здесь, всего в нескольких ярдах от копыт коня моего брата. Я тогда велела Ральфу лежать совершенно неподвижно и принялась сама раздевать его, то и дело касаясь его обнаженного тела губами, языком и длинными прядями распущенных волос. Он стонал, едва сдерживая страсть, а потом в качестве сладкой мести разложил меня на траве и стал жадно целовать мое обнаженное тело, лаская каждый особо чувствительный его кусочек. И лишь когда я уже чуть не плакала от сжигавшего меня желания, он легко вошел в меня…
Воспоминания об испытанном тогда наслаждении ударили мне в голову, точно хмельное вино, и я, искоса глянув на своего прилипчивого братца, вдруг почувствовала к нему неприязнь. Своим приездом он нарушил наше с Ральфом чудесное лето, а ведь теперь папоротники уже так высоки, что легко скроют нас от любого нескромного глаза, и лишь парящий в вышине сапсан с его острым зрением сможет разглядеть наши нагие тела в этом тайном зеленом убежище.
Я вдруг сказала:
– Мне надо вернуться, Гарри. Я плохо себя чувствую. У меня снова голова разболелась.
Он с сочувствием посмотрел на меня, и его нежная отзывчивость пробудила во мне мимолетную жалость.
– Бедная Беатрис! Давай я провожу тебя домой.
– Нет, нет, – сказала я, продолжая притворяться. – Ты катайся в свое удовольствие, а я поеду к Мег, пусть она приготовит мне какой-нибудь целебный чай. Мне ее чаи всегда помогают.
Я быстро пресекла его возражения и взволнованные протесты и, развернув коня, поехала назад по той же тропе, которая только что привела нас сюда. Я чувствовала, что Гарри смотрит мне вслед, и нарочно сгорбилась, словно каждый шаг моей лошади болью отзывается у меня в голове. Но стоило мне оказаться под защитой зеленых буков, где Гарри уже не мог меня видеть, и я, выпрямившись, погнала коня по отлично утоптанной тропе; я даже немного срезала угол, чтобы побыстрее добраться до хижины Мег, – не стала выезжать на нашу подъездную аллею, а двинулась напрямик через небольшой провал в стене, окружавшей парк, и, вылетев на берег Фенни, быстрым галопом помчалась к видневшейся в полосах солнечного света хижине. Ральф сидел снаружи и привязывал к силку веревку. Рядом с ним на земле вытянулся пес. Сердце так и екнуло у меня в груди. Услышав топот копыт, Ральф отложил работу в сторону и с улыбкой пошел мне навстречу. Улыбка у него была теплой, естественной, когда он весело спросил:
– Ну что, удалось тебе стряхнуть с плеч твоего великолепного братца-гордеца? Он так держался, что я чувствовал себя рядом с ним просто дорожной пылью.
Я не сумела улыбнуться ему в ответ: слишком болезненным было воспоминание о том, что противопоставляло этих юношей друг другу.
– Просто мы ехали по холмам, – сказала я, – мимо наших мест, а я так по тебе соскучилась… Пойдем на мельницу?
Он кивнул, но с таким видом, словно подчинялся приказу. И улыбка из его глаз исчезла. Я привязала кобылу к калитке и следом за ним пошла по узкой тропке к старой мельнице. Как только мы оказались внутри, Ральф обернулся, схватил меня в объятия и начал что-то говорить, но я потянула его вниз, на солому, и настойчиво потребовала:
– Давай, Ральф, просто давай.
Почти сразу гнев и печаль стали растворяться в моей душе, когда меня охватил жар знакомого, но отчего-то вечно нового наслаждения. Ральф крепко, почти жестоко, поцеловал меня в губы, и я почувствовала в нем его собственные гнев и печаль. Потом он расстегнул на мне платье, а я дрожащими пальцами распустила кожаные шнурки у него на штанах, но тут он запутался в пышных оборках моих нижних юбок, и я нетерпеливо сказала: «Пусти-ка!», и, через голову стянув с себя и амазонку, и юбки, обнаженная, распростерлась на соломе, а он обрушился на меня всем своим весом.
