Мара глубоко вдохнула.
— Я сделаю вам скидку.
Одна черная бровь приподнялась.
— Назовите цену.
— Два фунта. — Эти слова ей самой показались ужасно гадкими.
В глазах Темпла что-то промелькнуло. Скука? Нет, пожалуй. К тому же это выражение в его глазах тотчас исчезло, и в следующую секунду он уже открывал небольшой ящик в своем письменном столе и вытаскивал иголку с ниткой.
— В таком случае — зашивайте.
Маре пришло в голову, что только у того, кого постоянно ранят, иголка и нитки будут храниться под рукой. Ее взгляд скользнул на грудь Темпла, где было не меньше двух десятков шрамов на разной стадии заживания. Да нет, даже больше!
Сколько же боли ему пришлось перенести за прошедшие двенадцать лет?
Отмахнувшись от этого вопроса, Мара подошла к буфету и налила в стакан виски на два пальца. Когда вернулась к Темплу, он помотал головой:
— Не буду это пить.
Мара пристально взглянула на него:
— Там нет наркотиков.
Он пожал плечами:
— Но все же я предпочитаю точно это знать.
— В любом случае виски предназначалось не вам, — сказала Мара. Она бросила иголку в стакан и отрезала длинную нитку.
— Да это же пустой перевод хорошего виски!
— Зато шить будет не так больно.
— Чушь!
Мара хмыкнула и сказала:
— Видите ли, женщина, учившая меня зашивать раны, сама научилась этому от мужчин, участвовавших в сражениях.
— Любому мужчине во время сражения непременно требуется добрая бутылка под рукой, — проворчал Темпл.
Не обращая на его слова внимания, Мара аккуратно вдела нитку в иголку и снова взглянула на рану.
— Будет больно, — предупредила она.
— Несмотря на добавление моего превосходного скотча?
Мара воткнула иглу ему в руку.
— Помолчите.
Темпл вздрогнул и прохрипел:
— Проклятие!..
Мара вскинула бровь.
— Налить вам глоток?
— Нет уж, не стоит.
Мара пожала плечами. Ну и пусть он ей не верит. Он ведь враг, а не друг.
Она быстро и ловко закончила зашивать рану; когда же протягивала последний стежок, Темпл снова порылся в ящике стола и вытащил оттуда склянку с мазью. Мара откупорила ее, и по комнате распространился аромат гвоздики и чабреца. Знакомый запах…
— Ах, так вот почему от вас так пахнет…
Он приподнял бровь.
— Вы обратили внимание на этот мой запах?
К ее величайшему стыду, она густо покраснела.
— Его невозможно не заметить, — как бы оправдываясь, ответила Мара. Она поднесла склянку к носу, затем окунула в склянку палец и намазала воспалившуюся кожу вокруг раны. После чего сложила пополам чистую тряпицу и перебинтовала руку.
— Шрам будет ужасный, — сказала она вдруг.
— Он не первый и не последний.
— Но единственный, за который отвечаю я.
Темпл хмыкнул, и Мара, не удержавшись, наконец-то посмотрела на него. Наткнувшись на пристальный взгляд черных глаз, она с раздражением в голосе пробормотала:
— Вам это кажется смешным?
Темпл пожал плечами:
— Мне кажется интересным, что вы берете на себя ответственность именно за тот единственный шрам, который не имеет к вам никакого отношения.
Ее глаза широко распахнулись.
— А остальные, значит, имеют?
Он склонил голову к плечу, гладя на нее все так же пристально.
— Каждый из них заработан в драках. В схватках, в которые я бы не вступил, если бы… — Он замолчал, и Мара невольно задумалась: «Как же он собирался закончить фразу?»
«Если бы меня не обесчестили»?
«Если бы меня не уничтожили»?
«Если бы от меня не отказались»?
— Если бы я не был Темплом, — сказал он неожиданно.
Темпл. Имя, которое он принял, когда она сбежала и когда его изгнали из семьи и из общества. Имя, никак не связанное с жизнью, которую он вел раньше. С той жизнью, в которой он был Уильямом Хэрроу, маркизом Чапин и наследником герцогства Ламонт.
И именно она, Мара, лишила его всего этого. А теперь, глядя на него, она изучала его шрамы, изучала карту белых и розовых рубцов, заканчивавшихся синяками — клеймами его профессии.
Впрочем, нет, не профессии. Ведь он был богат и титулован. Но все же почему-то дрался.
Темпл! Боец!
И это она его создала. Может быть, поэтому ей теперь и казалось правильным позаботиться о нем.
А кто делал это раньше?
Мара не могла задать этот вопрос, поэтому задала другой:
— Почему Темпл [2]?
Он шумно выдохнул, его здоровая рука сжалась в кулак, но тут же разжалась.
— Вы о чем?..
— Ну… почему вы выбрали себе такое имя?
Он криво усмехнулся:
— Наверное, потому, что у меня такое телосложение.
Шутливый ответ. Вернее — уход от ответа. И Мара поняла, что не следовало настаивать. Она перевела взгляд на черный рисунок у него на коже.
— А зачем чернила?..
— Это татуировки.
Рука Мары словно сама собой потянулась к узорам, но она вовремя спохватилась и отдернула руку.
— Не бойтесь, — произнес Темпл негромко. — Чего вы боитесь?
Мара в смущении пробормотала:
— Я не должна это делать. Простите…
Темпл вдруг рассмеялся.
— Но вам же хочется… — Он согнул руку, и чернильные узоры задвигались словно живые. — Они не кусаются.
В комнате было прохладно — огонь еще не разгорелся, но от его руки полыхнуло жаром. Мара провела пальцами по замысловатому рисунку, по завиткам линий и темному пространству между ними.
— Как? — спросила она.
— Маленькая иголка и большая склянка чернил, — ответил Темпл.
— А кто это делал? — Мара посмотрела прямо в его черные глаза.
Он перевел взгляд на ее пальцы, скользившие по рисунку; теперь это казалось ему приятным.
— Одна из девушек в клубе.
Пальцы замерли, и она пробормотала:
— Эта девушка очень искусна.
Темпл пошевелился.
— Да. И к счастью, у нее твердая рука.
Она ваша любовница? Маре очень хотелось задать этот вопрос, но вот ответа она слышать не хотела. Не хотела даже думать о красивой женщине, склонившейся над ним с отвратительной иголкой в руке. Не хотела думать о том, что произошло потом, после того как иголка тысячу раз проткнула его кожу.
— Было больно?
— Не хуже, чем боксерские матчи по вечерам.
В конце концов боль — его привычное состояние. И вообще какое ей до этого дело?
— Теперь моя очередь, — произнес он.
И Мара, сразу насторожившись, пробормотала:
— Вы о чем?..
— Моя очередь задавать вопросы.
Эти слова мгновенно разрушили чары. Опустив руку, Мара прошептала:
— Какие вопросы? — Будто она и так не знала. Будто не знала все эти годы, что однажды наступит минута, когда ей придется отвечать.
Хоть бы он рубашку надел, что ли… А впрочем, ей все равно.
Но если он намерен расспрашивать о той ночи, случившейся тысячу лет назад, о ночи, когда она совершила множество ошибок, изменивших ее жизнь, то все же будет лучше, если он полностью оденется. И отодвинется от нее подальше. И перестанет быть таким… неотразимым.
А он вдруг спросил:
— Где вы научились так хорошо обрабатывать рапы?
Этого вопроса Мара совсем не ожидала, он застал ее врасплох, и перед глазами замелькали картинки: кровь и крики; ножи и горы окровавленных тряпок; последний вздох матери, слезы Кита, и холодное жестокое лицо отца, не выражающее вообще ничего. Никаких чувств. Никакой вины. И уж точно — никаких угрызений совести.
Уставившись на свои руки, на переплетенные ледяные пальцы, Мара вздохнула и, тщательно подбирая слова, проговорила:
— За двенадцать лет мне много раз предоставлялась возможность научиться этому.
Темпл промолчал. И казалось, что воцарившаяся тишина растянулась на целую вечность. А затем он вдруг взял Мару за подбородок и заставил посмотреть в его пронзительные черные глаза.
— А теперь — правду.
Она судорожно сглотнула.
— Думаете, вы знаете меня настолько хорошо, что можете понять, когда я лгу?
