Он раздраженно оглядел комнату. Размерами она ничем не отличалась от ее спальни, но была убрана в ослепительные красно-золотистые тона, милые сердцу каждого француза.
Он прошел к конторке в углу, на которой игриво поблескивала золоченая чернильница, выполненная в виде фигурки Дианы – само воплощение французской чрезмерности, – и открыл колчан, в котором богиня-охотница должна была бы держать свои стрелы. Стрел там не оказалось, как не оказалось и чернил, и тогда он опустил туда ключ.
Покончив с этим, он некоторое время задумчиво смотрел на статуэтку, а потом, стряхнув с себя оцепенение, нервно провел пятерней по волосам. Он понимал, что лучше всего сейчас лечь спать. Однако, если два часа назад все его тело ныло от усталости, то сейчас он чувствовал, что в нем бурлит какая-то нездоровая, беспокойная энергия.
Он подошел к ночному столику, на который дворецкий предусмотрительно поставил бокал и целых три графина с ликерами, – видимо, чтобы было из чего выбирать. Но он никогда не увлекался алкоголем. Алкоголь притупляет сознание, а он любит мыслить ясно и четко.
Именно поэтому он предпочел бы держаться подальше от этой кареглазой особы. Даже зеленый змий вряд ли смог бы так взбудоражить его, как это удалось его очаровательной пленнице.
Он тряхнул головой, потер глаза и, вздохнув, решил ложиться. Провалиться в сон и не думать о ней.
Перед тем как снять сапоги, он вытащил из-за правого голенища пистоль и положил ее под подушку. Его губы скривились в усмешке. Если уж эта вещица напугала Мари, то что сказала бы она, кабы увидела спрятанную в ящике его стола двустволку? Наверное, пришла бы в ужас. Не говоря уж о стальных ножах – больших и маленьких, зачехленными спрятанных в потайных карманах в подкладке его жилета. Или о скромных взрывных устройствах и прочих орудиях его нынешнего ремесла, которыми снабдили его Вульф с Флемингом и которые пока уютно покоятся в запертом саквояже, что стоит в у него в шкафу.
Он снял жилет, вынул один за другим все ножи и сложил их в ящик, где лежала двустволка. Очки, вытащенные из правого кармана, он положил поверх книга на ночной столик.
Он ломал голову над тем, что ответить Мари, если она вдруг спросит, почему он запер обе двери в ее комнату. Не запри он наружную дверь, ему пришлось бы провести ночь рядом с ней.
А это решительно невозможно.
Хватит того, что он оплошал, поцеловав ее, недовольно подумал Макс, вешая жилет в шкаф. Эта девушка, похоже, обладает удивительной силой, если от одного взмаха ее черных ресниц он теряет голову и не может совладать с собой. Само ее присутствие пробуждает в нем пылкие, мучительные желания.
И сейчас, после того как он испытал вкус ее губ, он уже не мог обуздать свое воображение. А оно разыгралось не на шутку, назойливо предлагая ему образ этой женщины, его врага, обнаженной и в его постели. Он снова видел ее темные мерцающие глаза, ощущал ее мягкие губы, приоткрытые для поцелуя.
Его плоть незамедлительно и весьма убедительно отреагировала на этот образ, и Макс, рассердившись, отогнал его от себя, быстро стянул через голову рубаху и зашвырнул ее на полку. Нужно следовать не зову плоти, а духа. Он всегда придерживался этого принципа. Однако он не мог не признать, что никакая женщина не захватывала его так, как эта. Она подчинила себе все его мысли, его волю.
Хотя, подумал он, вытащив из шкафа полотняную ночную рубашку и решительно направляясь к постели, не так уж много женщин он знал. А если точнее, то четверых. И все они были красивы, опытны и изощренны в искусстве любви. Он познал их в борделях – в лучших борделях Лондона, – по которым, когда он выздоровел, водил его Джулиан.
Целый мир удовольствий открылся тогда ему, впрочем, как и горькая правда поговорки «пьян в стельку», но он никак не мог отделаться от ощущения, что в тех мимолетных связях недостает чего-то очень важного. Дамы были обворожительны, но чего-то они были лишены. Чего именно, он так и не понял, но зато вполне обоснованно заключил, что в борделях этого не найти, и не пошел по стопам брата, который вел жизнь веселую, шумную и беспорядочную.
При мысли о Джулиане к горлу подкатил комок. В последние месяцы братья, несмотря на различия в темпераментах, очень сблизились друг с другом. После выздоровления Макса Джулиан поставил себе целью показать брату все, что есть веселого и замечательного в жизни, а именно: скачки, охоту, боксерские поединки и – предмет их обоюдной страсти – стрелковые клубы. Ради него Джулиан даже отложил запланированный поход в Калькутту.
Выйди он в срок, то к тому времени, когда французы решили испытать свое варварское оружие, его «Утренняя звезда» уже миновала бы пролив.
Макс стиснул зубы. Им вновь овладела гневная решимость. Он выполнит свою миссию. Выполнит, какие бы помехи ни возникали на его пути.
Потушив лампу, он снял бриджи, натянул рубашку и окунулся в прохладу простыней. Он лежал на спине, закинув руки за голову, и смотрел в темноту.
И размышлял о том, что помехи эти обещают быть серьезными.
Вульф и Флеминг верят в него, а он между тем уже успел наделать кучу ошибок. Ну, пусть не кучу, а одну, но зато такую, которая может загубить все дело: он не должен был целовать Мари. Кроме того, он болтает много лишнего – совсем ни к чему было заводить с ней речь о супружеских правах.
Ее голова сейчас в таком состоянии, что в ней вряд ли мог возникнуть вопрос о постельных отношениях, но он сам подбросил его ей. К счастью, она, похоже, совсем не понимает сущности супружества. Вот и славно. Такая невинность, если не сказать наивность, ему на руку.
Однако приходится признать, что роль любящего мужа. Макса ле Бона, он исполняет довольно неуклюже. Остается надеяться лишь на то, что она поверила в подлинность картины. Этот портрет оказался весьма кстати. Он приобрел его у одного из тех художников, которые населяют Латинский квартал. Парень был счастлив сбыть портрет, от которого отказался заказчик, вписав в него новые лица; он даже согласился вписать в волосы Мари купленные Максом за час до их встречи гребни с драгоценными камнями. Макс объяснил ему, что собирается таким образом разыграть приятеля.
Художник в свою очередь рассказал ему про зловредного кобелька, изображенного на коленях у хозяйки, а уж остальное Макс сочинил сам. Краска на заново написанных лицах была совсем свежей, но на расстоянии все выглядело вполне правдоподобно, и поэтому он повесил ее повыше.
Он закрыл глаза, уговаривая себя заснуть. Сердце билось тревожно и не давало провалиться в сон. Пока он цел и невредим, не схвачен и не убит, но есть ли в этом его заслуга, или здесь всего лишь простое везение? Вульф с Флемингом готовили его к операции четыре дня, и все у него тогда выходило легко и играючи, но сейчас, когда он остался один и может полагаться только на свои силы, не обернется ли та легкость прискорбной некомпетентностью?
