Патриция Поттер - Гордое сердце

— Иди же, дружок, иди! Эйприл, помогайте…

Она завязала рукава кофты крепким узлом. Лошадь медленно зашагала. Держась за холку, подсобляя себе ногами, Маккензи с трудом продвигался вперед. Эйприл не спускала с него глаз. Вдруг он сделался белым как полотно. Боже! Неужели умрет сейчас, вот здесь, у нее на руках? А где Дэйви? Эйприл оглянулась. Мальчик шел поодаль, обливаясь слезами.

— Держись, сынок! — сказала она, вытирая липкий пот с лица раненого.

Наконец они добрались до стоянки. Добрались благодаря железной воле Маккензи. Костер едва теплился, редкие красные угольки подмигивали, тлея в золе. Эйприл подбросила веток. Когда занялся огонь, она положила на угли нож. Сладковатый запах пузырившейся на лезвии крови напомнил госпиталь.

Поникший, растерянный Дэйви стоял рядом. Взглянув на мальчика, Маккензи сказал вполголоса:

— Дэйви, принеси небольшой круглый камень величиной с мою ладонь.

Кивнув, мальчик убежал.

Маккензи посмотрел на Эйприл долгим взглядом. Он страдал оттого, что сейчас она видит его таким слабым и беспомощным, и, конечно, понимал, что ее ждет тяжелое испытание. Эта женщина гораздо сильнее, думал он, чем казалась ему вначале.

— Нужна деревяшка, — с трудом проговорил он. — Когда станет невтерпеж, сожму ее зубами.

Эйприл ушла и через пару минут вернулась с толстой веткой. Отломив кусок, протянула ему.

— Пора! — сказал Маккензи. — Главное, не бойтесь. Надо как следует прижечь сосуды, а не то я истеку кровью.

Подойдя к костру, Эйприл увидела, что нож раскалился докрасна. Оторвав широкую полосу от подола юбки, она прихватила рукоятку. Металл жег ладонь через ткань, сложенную в несколько слоев.

Примчался Дэйви с небольшим булыжником.

— Давай сюда камень, — сказал Маккензи бодрым голосом, что стоило ему невероятных усилий. — А теперь… сядь в сторонке и закрой глаза.

Эйприл была потрясена. Кто способен на такое? За минуту до нечеловеческих страданий Маккензи думает не о себе, а о ее ребенке. Именно в эту минуту она осознала, что полюбила Маккензи.

Опустившись возле него на колени, она открыла рану. Зрелище, представшее ее взору, заставило содрогнуться. Какой ужас! Перехватив ее взгляд, Маккензи кивнул и взял в рот деревяшку.

Собрав все свои душевные силы, Эйприл приложила широкое лезвие раскаленного ножа к рваным, кровоточащим краям раны. Кровь моментально запузырилась, и сразу же запахло паленым. Точнее, горящим мясом.

На Эйприл накатила дурнота, но она тут же взяла себя в руки и покосилась на Дэйви. Он сидел, крепко зажмурив глаза, и не шевелился.

Повернув лезвие ножа, она провела другой его стороной по ране сверху вниз. Маккензи дернулся. Когда судорога отпустила, он затих. Эйприл поняла, что Маккензи потерял сознание от болевого шока, и перевела дыхание. Как ни странно, на душе стало спокойнее. Какое счастье, что он уже не чувствует боли! Но в тот же миг ей подумалось о том, что, когда Маккензи очнется, его ожидают адские муки.

Отведя прядь смоляных волос, упавших на его лоб, покрытый капельками пота, она долго не отводила от него взгляда. Бледный как мертвец!

— Маккензи, не умирай, — прошептала она, склоняясь над ним. — Слышишь? Маккензи, ты меня слышишь? Не оставляй нас, без тебя мы пропадем.

Обернувшись к Дэйви, она деловитым тоном велела:

— Сынок, открой глаза. Живо беги к ручью за водой.

Не в силах пошевелиться, Дэйви смотрел на нее застывшим взглядом. Потом покосился на рану Маккензи и сморщился, готовый заплакать.

— Сынок, поторапливайся! — Эйприл протянула ему лоскут, которым прихватывала рукоятку ножа. — Намочи эту тряпку в ручье. Нам надо умыть Маккензи. Видишь, сколько крови.

— Мамочка, а он не умрет? — спросил мальчуган дрожащим голосом и всхлипнул. — Это я виноват во всем. Я… — добавил он и заплакал навзрыд.

Эйприл обняла его, прижала к себе.

— Перестань плакать, сынок! Будь мужчиной, таким, как Маккензи. Все будет хорошо! Он непременно поправится. Вот увидишь! Мы с тобой не дадим ему умереть. Договорились?

— Да, мамочка.

— Ну и умница! А в том, что случилось, твоей вины нет. Давай беги за водой!

Дэйви схватил кувшин и побежал к ручью. А Эйприл, глядя ему вслед, задумалась.

Во всем виновата она сама. Ну почему, почему не взяла с собой кольт? Растяпа. Не появись Маккензи вовремя, потеряла бы сына. Страшно подумать!

Она перевела взгляд на раненого. Не задумываясь бросился с ножом на огромного зверя. А если с ним случится непоправимое?

Эйприл уже не вспоминала ни о том, что в форте Дефайенс ее и Дэйви ждет отец, ни о том, что, если бы не Маккензи, она давно была бы дома. Иные мысли тревожили ее. Грудь теснили неведомые прежде чувства.

— Живи, Маккензи. Слышишь? Только не умирай, — повторяла она как заклинание. — Пришла пора радоваться жизни, любить… Тебе будет трудно в это поверить, но я знаю, все будет хорошо. Мы вместе, вместе, Маккензи, пойдем навстречу новой жизни. Живи, Маккензи, слышишь?

Едва лишь раскаленное лезвие ножа коснулось раны, Маккензи почувствовал такую боль, какой никогда прежде испытывать не доводилось. Показалось, будто какая-то адская сила пытается разорвать его тело на части. Дыхание прервалось, к горлу подступил крик. До боли в суставах сжав в ладони камень, он пальцами другой руки стал царапать землю. В нос ударил запах паленого мяса, и сразу же возникло ощущение, будто он заживо горит в огне. Мертвой хваткой он сжал зубами деревяшку, подавляя желание выплеснуть жестокую боль утробным воплем.

И в тот же миг ему почудилось, будто он опускается в глухое и темное ущелье. Неужели наступает благословенное беспамятство? — мелькнула молнией мысль, выскользнувшая из сумятицы сумеречного сознания.

И тут же встрепенулся разум: нельзя! смертельно! назад! И ни шагу туда, где тьма, забвение, где всегда одиночество… и только тлен, тлен, тлен… в вечном царстве теней. Жи-ви-жи-ви-жи-ви! — отчаянно заколотилось сердце, ощутившее поддержку разума. И Маккензи, уже падающий в бездонную пропасть, чудом удержался на уступе темного провала. Какое-то время его поддерживал шепоток тихого голоса, обещающего земные радости. Слы-шишь-слы-шишь-слы-шишь? — билось сердце, пытаясь удержать сознание, покидающее истерзанное болью тело. Всколыхнулись дремавшие — то ли в сердце, то ли в душе — чувства и вынесли сознание навстречу тихим словам, которые он слышал, но не до конца осознавал.

И стало ему казаться, будто он в раскаленном горниле. Нестерпимый жар наплывал, обволакивал его вязким, влажным маревом. Хотелось выскочить из липучего пекла, но что-то мешало ему сделать это, наваливалось, давило… А через мгновение злые когтистые лапы уже рвали его бок, острые как нож клыки выгрызали больные куски. Он все силился вскочить, убежать, но не получалось — когти остервенело терзали его и не отпускали.