Элли обернулась к Николасу со смешанным чувством беспокойства и заинтригованно. Увидев его отрешенное лицо, задумчивый взгляд, уставившийся куда-то в пространство, она подумала, что сейчас он очень похож на нее саму, когда она рисует. Он затерялся в каком-то другом мире.
Было заметно, что гнев его уже утих, но о спокойствии пока рано было говорить. А знает ли этот человек, что такое спокойствие, вдруг подумала Элли.
И тут ей вновь приоткрылась ранимость Николаса. Его глаза туманили грезы, какие-то недостижимые мечты, желание то уступало место сомнению, то появлялось вновь. Как все это ей знакомо! И как странно видеть это в человеке, богатство и власть которого дают почти неограниченные возможности.
— Я ничего не хочу разрушать, — спокойно заговорил Николас. — Я хочу творить. Строить. Я все продумал заранее. Внешний вид. Внутренняя отделка. Даже великолепное гала-представление , чтобы объявить о моих планах. Понимаете, Элиот, колеса уже закрутились. Торжественный прием назначен на первую неделю сентября. — Он на короткий миг прикрыл глаза. — Скажу больше: хотите верьте — хотите нет, но я не желаю навязывать свою волю Шарлотте. Честное слово, я очень хочу, чтобы она поправилась, — добавил он, отводя взгляд от расстилавшегося перед ними Нью-Йорка. На город опускался вечер. Остатки злости и страха, казалось, бесследно исчезли в темнеющем небе, на котором уже слабо засветились первые звезды.
— Я понимаю, что наговорила вам лишнего, извините меня, — вздохнула Элли и задумчиво спросила: — Почему так получается, что вместо ненависти к вам, и тогда, под дождем, и теперь, когда вы хотите отобрать у меня самое необходимое, я лишь испытываю желание протянуть руку и утешить вас, сказать, что все будет хорошо?
Хотя они стояли достаточно далеко друг от друга Элли почувствовала, как напрягся Николас. Странным образом ей действительно хотелось его утешить. Дотянуться до него.
— Иногда я удивляюсь своей вере в то, что в конце концов все встанет на свои места, — неожиданно заговорил Николас. — Проходит какое-то время, и я спрашиваю себя: а не гоняюсь ли я за лунным светом в полуночном небе, наполненном непроглядной тьмой, которая в один прекрасный день и поглотит меня без остатка?
Элли всегда было невыносимо видеть, как страдают другие, особенно те, о ком она заботится. И ей вдруг подумалось, что в круг ее забот каким-то образом начинает входить и Николас Дрейк.
— А разве не вы мне говорили, что нет ничего невозможного?
Вместо ответа Николас лишь поморщился.
— Но ведь это на самом деле так! Вы можете поймать лунный свет.
Он медленно повернулся к ней:
— В таком случае мне придется отыскать лекарство для Шарлотты… а вам продать мне ваш дом.
Сердце у Элли заколотилось, и она бросила на Николаса пристальный взгляд:
— Подыщите себе другой дом, другой квартал, другую улицу для осуществления своей мечты.
— Другого дома, Элли, просто нет. Только ваш.
— Но почему? Вы же можете строиться, где захотите. Есть сотни других улиц, таких же, как моя, где люди с радостью продадут вам свои дома. Бесконечные ряды домов, только и ждущих сноса, чтобы на их месте построили что-то новое и влили жизнь в умирающий район.
— Я не могу! Я должен начать здесь. Отчаяние Элли усилилось.
— Но почему, черт вас побери?! Впрочем, ответ она знала, по крайней мере подозревала, в чем тут дело: Гарри Диллард.
— А вот это вас не касается.
— Очень даже касается!
Он уперся в нее тяжелым взглядом:
— Элли, не становитесь мне поперек дороги.
— Боюсь, придется!
— Скорее всего нет. Эта сделка будет заключена. Остальные дома меня мало волнуют. Мне нужен ваш квартал.
— Зачем? Почему это так важно для вас?
— Потому что на его месте я собираюсь строиться.
— Но почему именно на этом месте? Объясните в конце концов. — Ей хотелось услышать это от него самого. Так сказать, из собственных уст. Чтобы никаких предположений и догадок. — Скажите мне правду.
Дрейк посмотрел на нее долгим взглядом, и время, казалось, остановилось. Потом спокойно заговорил, но то, что услышала Элли, оказалось для нее полной неожиданностью.
— Я должен строить именно здесь ради доброго имени моих родителей.
Нью-Йорк, 1873 год
В доме царила непривычно тягостная тишина. Мать Николаса заперлась в своей комнате наверху. Отец уехал в контору, хотя Николас понимал, что делать там ему совершенно нечего. Няня пошла с Мириам погулять в парк. Даже прислуга отпросилась куда-то на вторую половину дня. Он нечаянно услышал часть разговора отца с матерью и понял, что очень скоро прислугу рассчитают окончательно.
Славная Ева, солидный Джеймс. Николас не мог представить себе жизни без них. Но он так же не мог представить себе жизни, которая так неожиданно свалилась на него.
С тех пор как отец вернулся домой и заявил, что они разорены, прошло несколько дней. Николас потерянно бродил по дому, толком не зная, чем заняться. Он мог приходить и уходить, когда вздумается, хоть каждый день ездить рыбачить на реку. Никто бы ему и слова не сказал. Но ему не хотелось ездить на рыбалку. Он Об этом просто не думал. Он страстно желал, чтобы все стало по-прежнему.
Во входную дверь несколько раз нетерпеливо постучали медным дверным молотком, да так громко, что Николас вздрогнул от неожиданности. Зная, что сейчас дверь открыть некому, он неохотно поднялся со стула в библиотеке.
— Добрый день. — Стоявший на пороге незнакомый мужчина широко улыбнулся, открыв ровные белые зубы.
Он был высокого роста, прекрасно одет, хотя, как показалось Николасу, и не с таким вкусом, как его отец. Может, это из-за ярко-малинового жилета, мелькнула мысль.
— Здравствуйте, — ответил Николас, пытаясь сообразить, отчего ему кажется, что он уже где-то видел этого человека.
— Отец дома?
— Нет, сэр, — вежливо ответил Николас. — Он у себя в конторе.
Мужчина, не спросив разрешения, шагнул в дом. Николаса кольнуло смутное беспокойство. Приглядевшись, он заметил что волосы у мужчины густые, светлые и намного длиннее, чем считала приличным мать. От взгляда его карих глаз Николасу стало не по себе.
— Я же сказал, что папы нет дома, сэр. Мужчина не обратил на его слова никакого внимания и принялся с интересом оглядывать прихожую, пожирая глазами развешанные на стенах картины и стоящую по углам кожаную мебель, античные вазы и восточные ковры на полу.
— Я провожу вас к выходу, — требовательно сказал Николас, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал повелительно. — Иначе мне придется попросить прислугу вызвать полицию.
— В доме сейчас нет прислуги, мальчуган, — откровенно рассмеялся мужчина. — Поэтому-то я здесь. Сначала все как следует разузнал и пришел. Негоже прыгать в воду, не узнав глубины, верно? — Он посмотрел Николасу прямо в глаза. — А я весьма неглупый малый, между прочим! — Его довольный смех эхом пролетел под высоким потолком прихожей. — Другие, вот они-то уж точно глупцы. Особенно те, которые выбалтывают секреты своим женам. Ты согласен?
У Николаса дико заколотилось сердце.
— Я, кажется, просил вас выйти отсюда. Мужчина насмешливо приподнял брови.
— Мальчик торопится стать мужчиной, — коротко и беззвучно хохотнул он. — Да ты не волнуйся. Я сейчас уйду. — Он еще раз с видимым удовольствием огляделся вокруг. — На сегодня хватит. Мне просто захотелось увидеть то, что скоро будет моим.
Сердце у Николаса вдруг забилось где-то у самого горла.
— Это наш дом!
— Пока ваш, — с сардонической усмешкой самодовольно ответил мужчина и удовлетворенный, направился к выходу. Но у самой двери остановился и вернулся назад. С отталкивающей ухмылкой он вытащил из нагрудного кармана газовый золотисто-голубой шарф, длинный и удивительно красивый. Николас тут же узнал его.
— Это моей мамы! — выпалил он.
— Да. Ее. — Безукоризненная улыбка мужчины, чуть поблекла. — Отдай своему отцу. Считай это письмецом глупцу, — ухмыльнувшись, добавил он. — С моей благодарностью. — Он снова направился к выходу, но па пороге обернулся: — Скажи ему, что от Гарри Дилларда.
Николас остался один в прихожей, и в голове у него безостановочно крутилось лишь одно имя — Гарри Диллард. Хотя он и был еще юн, но не настолько, чтобы не понимать, что Гарри Диллард не тот человек, у которого мог оказаться мамин шарф. И он уже достаточно повзрослел, чтобы знать, что отец ненавидит Гарри Дилларда.
Николас был совершенно ошарашен и машинально перебирал пальцами тонкий шарф, зажатый в руке. Потом попытался привести мысли в порядок. Он отдернул занавеску и посмотрел в окно. Гарри Диллард как раз садился в покрытый черным лаком экипаж, запряженный парой гнедых.
Вдруг Николас вспомнил тот день, когда мать хотела, чтобы он пошел с ней. Пообедать. В парк. Куда угодно. Но у него были свои планы. Николаса охватил леденящий душу ужас. Экипаж, из которого в тот день вышла рыдающая мать, и тот, что отъезжал сейчас от их дома, был один и тот же.
