Мойра повернулась к отцу, а Рона, коротко кивнув, торопливо прошла мимо него.
– Что ты здесь делаешь? – заговорил отец. – Все ждут тебя.
– Папа! – Она обняла его руками за талию.
– Ну, будет, будет. – Отец откинул назад ей волосы. – В чем дело?
– Он не пришел, – шепнула она, прильнув к его груди.
– Что, ты все еще страдаешь по этому нечестивцу Дункану?
После отъезда Дункана Мойра проплакала три дня, прежде чем рассказала отцу, что влюблена в Дункана. Она никогда не видела отца таким разъяренным, как тогда, когда призналась ему, что отдала Дункану свою невинность и ни за кого другого не выйдет замуж. Но это было до того, как она узнала, что носит ребенка. Когда она сообщила отцу о своей беременности, он поспешно устроил ее брак с мужчиной, который иногда бывал у них в гостях и у которого была подходящая родословная.
– Я думала, Дункан вернется ко мне, – подавленно сказала она.
– Теперь ты видишь, что он недостоин тебя. Тебе нужен другой муж.
– Папа, мне нужен только Дункан. – Мойра уткнулась отцу в рубашку, но он, отодвинув ее от себя, вытер ей со щек слезы.
– Говорю тебе, у Дункана сомнительное происхождение.
– Ты этого не знаешь, папа. И мне совершенно все равно, кто его отец.
– И напрасно. Кровь скажется. – Взяв ее лицо в большие грубые ладони, он заглянул дочери в глаза. – Я не говорил тебе, щадя твои чувства, но я предоставил Дункану выбор: отправиться с остальными во Францию или остаться. Он выбрал Францию.
Отбросив болезненные воспоминания, Мойра сняла платье, чтобы вымыться, воспользовавшись водой, которую любезно принесла для них женщина. Она осторожно промыла порезы и ссадины на теле, которых не видела целительница, и на сгибе локтей обнаружила кровь, хотя в том штормовом море насквозь промокла.
Закрыв лицо мокрыми руками, Мойра опустилась на пол и заплакала. Она не раскаивалась в том, что убила Шона, но воспоминания все еще приводили ее в ужас. И она оплакивала все те годы, когда пыталась ублажать его, всегда вынужденная быть осторожной и сдержанной. А теперь появился Дункан и принес с собой совсем другие воспоминания. А еще был Нейл, о котором нужно было заботиться. И что тяжелее всего, она скучала по сыну.
Мойра была не из тех, кто любит жалеть себя, но она просто ужасно устала быть сильной. Такое в жизни тоже бывает.
Дункан лежал, уставившись в тростниковую крышу у себя над головой, и с напряжением во всем теле прислушивался к тихому плеску воды, раздававшемуся каждый раз, когда Мойра отжимала полотенце в таз. Пока она мылась, он мучил себя, представляя, как она, держа влажное полотенце длинными изящными пальцами, проводит им по горлу и вниз по груди.
Но его эротические мысли прервал другой звук, похожий на мяуканье котенка – Мойра плачет?
Ох! Дункан, усевшись, ударился головой о деревянную балку. Крыша была такой низкой, что ему пришлось на четвереньках ползти к проему, где находилась лестница. Взглянув вниз, он увидел, что Мойра сидит на полу, ее руки лежат на коленях, а плечи вздрагивают.
Пока он спускался, она не взглянула вверх, а когда он сел рядом и обнял ее, прильнула к нему. Мойра была в одной сорочке, и у Дункана бешено забилось сердце, а грудь сдавило так, что ему стало трудно дышать.
– Шш-ш. Теперь все будет хорошо, – постарался успокоить он Мойру, когда она разрыдалась. Слова редко чему-либо помогали, но Дункан все же решил попробовать: – Если ты тревожишься о Нейле, то он крепкий парень, и нужна не такая рана, чтобы убить Макдоналда.
А о ее мертвом муже он не мог сказать ничего, кроме хорошо известной поговорки.
Поцеловав Мойру в макушку, Дункан вдохнул запах ее волос, и воспоминания о том, как он целует ее кремовую кожу, затопили его сознание. Понимая, что не имеет права воспользоваться ее страданием, он не смог удержаться, чтобы не дотронуться до нее, и дрожащими пальцами погладил ее блестящие черные локоны.
Мойра спрятала лицо у него на груди, и сквозь рубашку жар ее дыхания обжег ему кожу. Дункан никогда не думал, что будет снова обнимать ее, и велел себе быть довольным и этим. Но ощущение ее у себя в объятиях вызвало у него желание касаться ее так же, как тем давно прошедшим летом. Ему хотелось поцеловать каждый дюйм ее кожи и тысячу раз сделать ее своей.
Когда Мойра, откинув голову, взглянула на него своими темно-синими глазами, Дункан положил руку ей на щеку и поразился нежности ее кожи. Черные как смоль ресницы, обрамлявшие ее глаза, были влажными, и он пальцем поймал слезу, не дав ей упасть.
Синяки на лице у Мойры причиняли ему страдание, и он хотел поцелуями излечить каждый ушиб. Дункан мягко коснулся губами ее лба, и тихий вздох Мойры был подобен ответу на молитвы, которые он возносил последние семь лет. Время словно остановилось, пока он наклонялся все ближе и ближе к ее рту, а потом замер у самых ярко-розовых губ, чтобы дать Мойре возможность сказать «нет».
Он понимал, что поцелуй будет ошибкой и заставит его потом только еще сильнее тосковать по ней.
С замиранием сердца Дункан коснулся губами губ Мойры, и они оказались такими же сладкими, как в его воспоминаниях. Она была несчастна, и ей хотелось утешения, поэтому Дункан заставил себя быть нежным; его сердце переполняло сочувствие к Мойре, и он решил, что непременно поможет ей прийти в себя.
Прервав поцелуй, он посмотрел в ее очаровательные глаза и попытался догадаться, о чем она думает, – вероятно, о том, что Дункан Макдоналд самый глупый из всех глупцов, которые любили ее.
Но Мойра, скользнув руками вверх по его груди, сомкнула их у него на затылке и потянула его вниз для другого поцелуя. Когда ее рот расслабился под его губами, у него внутри все сжалось, и, положив руку ей на затылок, он вложил в поцелуй больше страсти.
Дункан надолго отдался безумному бесконечному поцелую, но, когда Мойра застонала, не отрываясь от его губ, и прижалась к нему грудями, слишком долго сдерживаемая страсть захлестнула его ревущим потоком. И этот поток желания снес все преграды, которые Дункан построил за все те годы, что находился вдали от Мойры.
Чтобы быть с этой женщиной, Дункан принял бы тысячу смертей, встретился бы с врагом, сразился бы с самим дьяволом, и ему всегда было бы ее мало.
Проглатывая ее вздохи и всхлипывания, Дункан целовал ее губы, изогнутые черные брови, точеный нос и упрямый подбородок, очень-очень нежно касался губами ее побитой челюсти.
– Мойра, – снова и снова повторял он ее имя. Лизнув языком ее кожу, он двинулся вниз по шее, а потом, уложив Мойру спиной на пол, спрятал лицо у нее между грудей.
