И даже Маловы ватажники, еще с утра с наслаждением хаявшие соседа, нынче с восторгом лепетали:
– Вышата Сытенич, сокол наш, отец родимый. Да храни его Велес и Перун!
Юты потеряли около двух десятков человек, но Бьерн Гудмундсон привел с собой более полусотни, как раз столько, сколько имели Вышата Сытенич и Мал вместе взятые. Викингами нынче командовал широкоплечий верзила, здоровый и косматый, как полярный медведь. Он держал в руках тяжелую секиру и обращался с ней так же ловко, как Лютобор или боярин с мечом. Дальше, чем он стоял, никто не мог пройти.
Вот рухнул, даже не охнув, крепыш Третьяк, вот мячиком откатился к борту оглушенный Талец: парня спас только шлем – работа коваля Радко.
Вышата Сытенич нахмурился. До сего времени в его дружине никто не получил сколько-нибудь серьезного увечья и его совершенно не радовала возможность потерять кого-нибудь нынче. Он поудобнее перехватил рукоять меча, примериваясь, с какой стороны подойти. Однако его опередил Лютобор. Секира поднялась и опустилась. Но ее страшный счет, один удар – один человек, прервался. Меч русса хищным среброкрылым соколом взмыл ввысь, и после встречи с ним датский медведь прожил не больше, чем его сородич из глухих мерянских лесов.
Боярин, однако, слегка обиделся:
– Тебе никто не говорил, что надо уступать старшим? – проворчал он.
– Так не на вече же! – беспечно пожал плечами молодой воин.
Вышата Сытенич только покачал головой. Мудрость не позволяла ему всерьез гневаться на своего лучшего бойца: было бы что делить, чай они с Лютобором вершили общее дело. Удача, сопутствовавшая обоим, придавала силу и уверенность дружине, и теперь почти не оставалось сомнений, что и в этой битве Святому Георгию удастся переломить дракону хребет.
Викинги дрались отчаянно храбро и очень умело: неумелых не берут с собой в вик. Но они слишком привыкли сражаться с более слабым и малочисленным противником, что для любого воина не несет ничего, кроме вреда. К тому же боги рано или поздно отворачиваются от тех, кто слишком уж часто их Правдой пренебрегает.
Остатки датского хирда оттеснили с носа их корабля к мачте и далее на корму.
– Сдавайтесь, – предложил им Вышата Сытенич, – и мы сохраним вам жизнь!
– Викинги не сдаются! – отозвался какой-то шрамолицый, со свисающими на грудь заплетенными в косы усами.
Тороп подумал, что здесь теперь справятся и без него, и решил заняться делом, которое пока, положа руку на сердце, знал куда лучше, чем войну. На корму снекки, где сейчас находилось самое безопасное место, один за другим стекались отовсюду раненые. Те, кто отделался сравнительно легко, тащили на себе обессилевших от боли и потери крови товарищей. Там вовсю кипела работа, и лишние руки пришлись бы очень кстати.
Дело в том, что Мурава Вышатьевна оставалась послушной дочерью лишь до тех пор, пока бой грохотал у неё над головой. Теперь же, когда битва переместилась на другие корабли, она скользила легкой тенью среди страждущих, и для каждого, в ком теплилась хотя бы искра жизни, у нее находилось и ласковое слово, и доброе снадобье.
Тороп почти уже добрался до своей скамьи, когда из-под мачты насада на четвереньках выполз Мал. Идти прямо он уже не мог, но ухитрялся кое-как тащить на закорках Соколика. Вот что значит родительская любовь!
Мерянин хотел подойти помочь бедолаге, но в это время из-под палубы Маловой ладьи выникли двое датчан. Задумали ли они бежать, али решили над ранеными наглумиться, Тороп не узнал. Под скамьей лежал его лук, который, словно живой прыгнул к нему в руку, и прежде, чем кто-либо успел чего-то понять, оба разбойника упали замертво.
– Молодец, Лягушонок! – похвалил Торопа дядька Нежиловец.
Старый кормщик тоже решил помочь своей любимице и оставил бой. Он с легкостью, словно пушинку, подхватил на руки Соколика, а Тороп подставил плечо ослабевшему купцу.
Викинги бились до последнего и почти все полегли. Только несколько человек, видя, что бой проигран, пробились к борту и спрыгнули в воду. Двое или трое сразу пошли ко дну, Ящеру на потеху, другие вынырнули, кое-как скинули брони и поплыли к берегу.
Несколько новгородцев вскинули луки.
– Отставить! – скомандовал боярин. – Их судьба уже не в наших руках!
Его люди тем временем осматривали трюмы – не спрятался ли еще кто. Но в трюме насада нашли только Белена, который, как упал туда в самом начале битвы, так и заснул. А из-под палубы датской ладьи вытащили четырех перепуганных девчонок-мерянок: оказывается, Бьерн собирал в их краях дань для своего господина – кагана хазарского, не забывая, конечно, и о себе.
По всей видимости, Бьерн посетил еще не все места, которые намеревался. В трюме оставалось немало свободного места. Это оказалось очень кстати: Малов насад сильно пострадал во время боя, и, чтобы он не потонул, его пришлось разгрузить, перетащив большую часть добра на драккар. Там же разместили и раненых. На насаде остались только новгородцы, павшие при защите своего корабля. Их решили похоронить в Щучьей Заводи. Там, близ родового буевища, уже стоял насыпанный пятнадцать лет назад курган – последнее обиталище двух десятков лучших гридней воеводы Вышаты. Верно, Щучий старейшина, седобородый Райво, найдет по соседству место и для их земляков.
Пока шли все эти приготовления, Мал сидел в стороне безучастный ко всему, баюкая спеленатую, как младенец, руку. Только когда к нему подошел боярин, он поднял поседевшую сегодня на две трети голову.
– Соседушка, милый, – пролепетал он, бухнувшись на колени. – До погребальных саней буду тебе благодарен, до погребальных саней!
Вышата Сытенич холодно посмотрел на него:
– Мураву благодари.
Мал заплакал от жгучего стыда. Как можно говорить слова благодарности той, которую он хотел обречь на муки и смерть?
Боярышня уже оказала помощь всем, кто в ней нуждался, и теперь сидела подле Соколика. Лицо ее выглядело озабоченно: парень потерял слишком много крови, и с каждым новым вздохом жизни в нем становилось все меньше и меньше. Неужели Малу предстояло и этого сына потерять?
Подошел дядька Нежиловец, сокрушенно покачал головой: он помнил год, когда Соколик появился на свет, и даже помогал боярыне Ксении принимать у Любомиры роды.
– И почему нельзя, чтобы руда повернула вспять, – задумчиво проговорил он. – Не из жил, а обратно?
Мурава посмотрела на старика, и глаза ее вдруг загорелись, как случалось всегда, если она задумывала какое-нибудь сложное, рискованное ведовство. Некоторое время она сидела, неподвижно глядя перед собой: обдумывала, что да как, вспоминала. Затем достала из короба полую внутри тонкую, гибкую трубку, сделанную из жил какого-то животного, и, положив ее вместе с ножом в котелок с горячей водой, какое-то время варила на огне, шепотом творя разные ромейские молитвы. Когда вода почти вся выкипела, она сняла котелок с огня и, позвав помощников, стала объяснять, что собирается делать.
После случая с женой Радко-коваля Тороп перестал чему-либо удивляться, однако нынче его брови безо всякого на то дополнительного распоряжения сами собой поползли в сторону темени. Мурава задумала неслыханное: отогнать от Соколика смерть, влив в его жилы не его растекшуюся по палубе кровь – та годилась лишь для того, чтобы сделаться рудой земной – но кровь другого человека, свою собственную.
Весть о дерзком замысле боярской дочери мигом облетела всех. Люди переговаривались, качали головами.
– Нешто кому прежде удавалось подобное? – спросил с тревогой дядька Нежиловец.
– Матушка так делала раз или два, – безмятежно отозвалась Мурава, закатывая рукава тонкой льняной рубахи и опуская руки едва не по локти в раствор едкой муравьиной кислоты. – Она от отца своего этот способ переняла. Тот, говорят, частенько таким образом людям жизнь спасал.
Вышата Сытенич приблизился к дочери, вдавливая в палубу каждый шаг. Его руки сгибали-разгибали железный крюк.
– Не знаю, что там делала твоя мать, – сурово проговорил он. – Но я на такое дело тебе, Мурава Вышатьевна, родительского благословления не даю! Я еще могу пережить, когда ты волосы из косы рвешь, чтобы чью-нибудь рану заштопать, но кровь из жил отдавать, это уж слишком! И так нет ни силы, ни дородства, над чем только парни сохнут, неведомо.
