Ознакомительная версия.
Стоящий поодаль Морнингхолл смотрел вокруг так, словно испытывал сильнейшую боль.
— Покажи ей карцер, — хриплым голосом приказал он.
Стараясь совладать с приступом тошноты, Гвинет пошла вслед за матросом. На какой-то момент исчезли все звуки. Но затем за спиной послышалось хлюпанье — к ней приближался Морнингхолл. В ее лайковые туфли проникла маслянистая вонючая жижа. Гвинет вынуждена была подобрать юбки, чтобы не замарать их в грязи. Она поскользнулась, и Морнингхолл поддержал ее за локоть. Из темноты метнулись крысы, почти коснувшись ее ног. Пот ручьями стекал по лбу и подбородку, струился по верхней губе. Дыхание стало прерывистым.
Словно издалека она услышала голос Морнингхолла:
— С вами все в порядке?
Гвинет наигранно бодро кивнула:
— Да, благодарю вас. Покажите мне это место, пожалуйста.
Морнингхолл подал знак матросу, который, дыша через грязный носовой платок, направил луч фонаря в сторону небольшой пристройки.
— Карцер.
Опираясь на руку Морнингхолла, Гвинет всматривалась в темноту. Перед ней был бокс размером шесть на шесть футов, весьма напоминающий гроб.
Сжимая блокнот, Гвинет со слезящимися глазами шагнула к этой кошмарной ловушке, находящейся в чреве плавучей тюрьмы. Она разглядела крохотные отверстия для вентиляции — настолько крохотные, что в них мог пролезть только ее мизинец. Казалось, карцер источал боль, ужас и отчаяние. Протянув трясущуюся руку, Гвинет дотронулась до двери и привалилась к ней, чтобы не потерять сознание.
И вдруг она услышала, что кто-то царапается изнутри.
Там, внутри, находился человек.
Ею овладел настоящий ужас. Темнота стала наваливаться на нее. Она почувствовала, что блокнот выскальзывает из ее рук, колени подгибаются…
И Гвинет провалилась в темноту.
Чертыхнувшись, маркиз Морнингхолл шагнул вперед и успел подхватить Гвинет.
Некоторое время он стоял в зловонной жиже, держа тело своей противницы — теплое, мягкое, запрятанное в ворох юбок. Он стоял, ошеломленный всем тем, что только что увидел, глядя на запрокинутую назад голову с золотистыми волосами, на белоснежную шею, на гребни, торчащие в ее волосах. Ее губы были слегка приоткрыты, смеженные ресницы казались особенно густыми и длинными. Морнингхолл уловил исходящий от ее тела запах персиков — сладких, зрелых, ароматных и вкусных персиков.
— Гм… Гм…
Подняв глаза, он увидел, что на него смотрит матрос.
— Ее нужно вынести наверх, — сказал, отвечая на немой вопрос Морнингхолла, матрос. — Свежий воздух поможет ей прийти в себя.
— Ну так веди. Фонарь ведь у тебя.
Продолжая одной рукой держать Гвинет, Деймон нагнулся и поднял выпавший блокнот, стряхнул с него воду и сунул в карман. Его всего трясло от злости: отчасти из-за того, что леди Симмз вынудила его спуститься в эту преисподнюю; отчасти из-за того, что не взял на себя ответственность за порядок внизу; но больше всего он был зол на Фойла и Редли, которым поручил поддерживать это место в чистоте. Фойл ежедневно докладывал Деймону, заверяя его, что дела не столь уж плохи, однако на самом деле условия содержания были ужасными, даже преступно ужасными, что и выяснила эта настырная маленькая женщина, которая находилась сейчас в его объятиях.
Чьи-то головы полетят, в ярости подумал Деймон. Фойлу и Редли не избежать самого сурового наказания!
Матрос стал подниматься по лестнице, держа в одной руке мушкет, в другой — фонарь, чтобы освещать путь капитану. Леди Симмз весила немного, однако не так-то просто было тащить ее по крутой узкой лестнице, чтобы не ушибить ее безжизненно свисающие ноги. Непросто было молча сносить хохот и насмешки заключенных.
— Вы только взгляните на эту красотку! Должно быть, она увидела мышку!
— Или внимательно посмотрела на капитана! Деймон продвигался вперед, держа свою ношу с бесстрастным выражением лица.
— Нет, наверное, во всем виноват Ронни, который стал при ней писать на стену. Должно быть, дамочка никогда не видела такого здорового члена!
— Ничего удивительного. Она ведь английская леди, поэтому ей не приходилось видеть такие, как у нашего Ронни!
— Вот если б она еще мой увидела!
Вокруг стоял гогот, все изощрялись в шуточках, вопили, напирали, старались пробиться вперед и рассмотреть английскую леди.
— Эй, капитан, а ты показывал ей свой член?
Как ни в чем не бывало Деймон прошел мимо орущей толпы и подошел к следующей лестнице.
Чья-то рука схватила его за рукав. Деймон увидел ухмыляющееся грязное лицо, на него пахнуло кислым перегаром.
— Ты слышишь, кэп? Я спросил тебя, ты показывал ей свой…
Резко повернувшись, Деймон буквально пронзил говорившего взглядом.
— Убирайся! — зарычал он, и хотя это было сказано негромко, в голосе прозвучали такие грозные нотки, что наглец счел за благо замолчать и отступить назад.
Приумолкли и все остальные.
Пятясь назад, заключенный протянул руки и пробормотал:
— Пойми, кэп, я не имел в виду ничего такого…
— Прочь с дороги!
— Правда, я…
— Уйди!
Заключенный освободил путь, и Деймон, не удостоив его больше ни единым взглядом, продолжал двигаться наверх.
Наконец-то — вот он, чистый, благословенный, здоровый воздух. Деймон сделал глубокий вдох, ему хотелось только дышать, хотелось забыть недавний кошмар. Заключенные нажимали сзади, норовили пробиться вперед, чтобы хоть мельком взглянуть на его очаровательную ношу, и охранникам пришлось расчищать путь к каюте.
Подбежал гардемарин Фойл:
— Позвать корабельного доктора, сэр?
Деймон повернулся к нему, весь трясясь от ярости.
— Я жду тебя в моей каюте через час. Если опоздаешь, я выпорю тебя так, что ты целую неделю не сможешь ни сидеть, ни срать! Ты меня понял?!
Фойл побледнел как полотно, рот у него открылся. Пятясь, он пробормотал:
— П-понял, сэр.
Деймон вошел в каюту, захлопнул ногой дверь, прошел, оставляя мокрые следы на чистом коврике, к кровати и опустил на нее леди Гвинет Эванс Симмз.
Сердце у него стучало как бешеное. Кровь била в виски, голова готова была взорваться от боли.
Он прижал пальцы к краям бровей и закрыл глаза, стараясь вытравить из памяти то, что он только что видел. Он сменил рубашку, умылся, распахнул окна и высунул голову наружу, жадно вдыхая чистый прохладный воздух.
«Не думать сейчас о том, что видел. Ничего нельзя сделать в одну минуту. Не думать об этом. И не думать о ней».
Но если бы не она, он не видел бы этого.
Это ее вина: она показала ему ад. Вина Фойла и Редли в том, что они довели палубы до такого состояния. Но он, конечно, должен был раньше сам спуститься туда. На нем лежит не меньшая вина, чем на других. А может, и большая. Его терзали сейчас одновременно чувства вины, гнева, ненависти — и похоть.
Ознакомительная версия.
