— Вам сколько лет? — Он сам удивился собственному вопросу.
— В этом году будет двадцать. А вам?
— Я-то постарше.
Ему было тридцать два, если считать с рождения, хотя нравилось думать, что его жизнь началась с той минуты, когда его нашел Джон Сакс.
К их фургону подъехал на горячей белой кобыле Уинстон Хилл.
— Добрый день, мисс Лидия, мистер Коулмэн.
— Здравствуйте, мистер Хилл.
— Привет, Хилл.
— Я слышал, что, если все пойдет нормально, к вечеру будем в Мемфисе.
— Болтовня, — сплюнул Росс.
Резкость Росса покоробила Лидию. Затевать с ним новый спор из-за Уинстона Хилла она не желала, но и молчаливого одобрения его грубости Росс от нее не дождется.
— Нам будет нелегко перейти реку, мистер Хилл? — Она чуть запрокинула назад голову, чтобы лучше видеть его из-под полей своей шляпы.
— Все зависит от того, насколько сильно она разлилась выше по течению. — Он откашлялся в платок. — Но когда перейдем, Мозес и я будем рады пригласить, вас обоих отпраздновать это за рюмкой шерри.
Что это, интересно, за шерри, подумала Лидия. Если оно и на вкус так же приятно, как на слух, она с удовольствием бы попробовала. И она уже собралась было поблагодарить за приглашение, но ее перебил Росс.
— Благодарю, Хилл, но Лидия обычно занята с Ли, а мне приходится возиться с моими лошадками.
Хилл перевел взгляд с Росса на нее и обратно, затем изящно раскланялся.
— Что ж, тогда, значит, в какой-нибудь другой вечер, когда закончите все дела. — Приподняв шляпу и вновь слегка поклонившись Лидии, он удалился.
— В следующий раз, если меня станет кто куда приглашать, я уж сама как-нибудь отвечу, — заявила Лидия, когда Хилл отъехал на почтительное расстояние.
— Пока вы спите в моем фургоне и едите мой хлеб — и не думайте, — процедил Росс. — Я не желаю, чтобы вы путались с ним или с кем еще, пока кормите Ли.
— Да я и не думала! — вскипела Лидия. — Я всего лишь пыталась быть вежливой — что вам бы, кстати, тоже не помешало!
— Вежливость тут ни при чем. Не люблю я этого парня, — Он никогда не говорил ничего, кроме хорошего, ни о вас, ни о Виктории. Однако каждый раз, как он появляется, вы надуваетесь, как лягушка! Что он вам сделал плохого?
Росс пожал плечами и ничего не ответил. У Уинстона Хилла было все, чем стремился всю жизнь обладать он сам. За такого, как он, Виктории и нужно было выходить замуж. Росс вспомнил вечер, когда она и Хилл встретились. У них оказались общие знакомые, и они болтали о них на том особом языке людей из общества, который Росс понимал с трудом.
Хотя он вряд ли мог подобрать название тому чувству, которое будил в нем Уинстон Хилл, он завидовал ему с тех самых пор, как впервые увидел. Хилл нес свое аристократическое происхождение, словно доспехи — так, что все его видели. И Росс понимал, что собственное его прошлое так же легко прочесть — как бы ни старался он его спрятать.
— А почему он все время покашливает? — спросила Лидия. Она решила не обращать внимания на то, как натянулась кожа на скулах Росса.
— А он туберкулезный.
— Ту… что?
— Туберкулез у него. Чахотка. Он у янки ее подцепил, в лагере для пленных. А когда наконец добрался домой, в Северную Каролину, в Рэлей по-моему, то от плантации его уже ничего не осталось. И никого, кроме старика Мозеса. Даже дом сожгли. Он в город отправился, но там вроде воздух оказался вредным для его легких. Вот он сейчас и ищет, где потеплей да посуше.
Уинстон задержался у шедшего впереди фургона — поболтать с хозяевами. Лидия смотрела на стройного молодого человека, с удивлением вспоминая его глаза — добрые, но в то же время казавшиеся очень старыми, так не подходившие к его молодому лицу.
— Мне его жалко.
Это замечание, похоже, всерьез рассердило мистера Коулмэна. До самого дневного привала он не перемолвился с ней и словом.
Мемфис предстал перед ней в предвечерней дымке. Лидия изумленно разглядывала его из-за плеча мистера Коулмэна, пока он ставил на ночь фургон в общий круг. Никогда прежде не видела она такого большого города. Даже с такого расстояния зрелище он представлял внушительное. Она, наверное, еще долго любовалась бы им, но дела, как всегда, нельзя было откладывать.
— Костер неплохо бы разжечь сразу, как только я найду дров посуше, — сказал Росс, поглядывая на сырые серые облака, которые гнал по небу холодный ветер.
Наконец ему удалось собрать кучку полусырого хвороста и развести хилый, дымящий и плюющийся костерок. Лидия зажарила впрок несколько кусков мяса и испекла лепешек.
— Может, это наш последний костер на много дней вперед, — сказала она.
Дождь тем временем понемногу усиливался. Настроение у всех было подавленным. Под обрывистым берегом, на котором расположился караван, катила волны великая Миссисипи. В душе у каждого желание поскорей перейти ее боролось со страхом — река и впрямь выглядела мрачной и угрожающей. Она сильно разлилась после недавних ливней, и берег Арканзаса был едва виден сквозь скрывавшую его плотную пелену дождя. Те, кто прожил всю свою жизнь в Теннесси, были особенно поражены шириной и грозной силой реки.
Но несмотря на ее зловещий вид, они уже стояли здесь, на ее берегу, и были полны готовности к штурму. Однако все складывалось так, что им, видно, придется ждать дни, а может быть, и недели.
— Завтра утром часть ребят отправится с Грейсоном разузнать насчет парома, — сообщил Росс Лидии, когда они убрали все, что можно, внутрь фургона, подальше от непогоды.
— И что тогда?
Росс про себя выругался.
— Тогда нам придется ждать, пока не кончится дождь. Ребята, которые живут тут, у реки, страшно ее боятся. Паромы вряд ли рискнут ее пересечь — будут ждать, пока погода совсем не исправится.
Лидия уже научилась распознавать его настроение и испытывать его терпение не стала. Когда он поднялся в фургон, чтобы взять еще одно одеяло, до него донесся ее сочувственный голос:
— Вы опять собираетесь спать снаружи, да, мистер Коулмэн?
Он взглянул на нее, не скрывая удивления. Она как раз кормила в эту минуту Ли — и он заметил, что с того утра она начала прикрывать свои плечи и грудь, а также тельце ребенка фланелевым одеялом. Росс был рад, что в ней проснулась наконец хоть какая-то стыдливость, но в то же время не мог прогнать навязчивое видение — Лидия, устраивающая головку его сына на молочно-белых холмах гладкой плоти.
— А вы подумали, что скажут люди, если мы останемся здесь вдвоем? — спросил он с плохо скрытой досадой.
— Они, наверное, скажут, что с вашей стороны было весьма разумно укрыться здесь от дождя, — парировала она.
Погода далеко не лучшим образом отражалась и на ее настроении — и уж тем более его упрямство. Он что, воображает, будто, приглашая его внутрь фургона, она пытается завлечь его к себе в постель? Близость с мужчиной — это то, чего она желала бы меньше всего на свете.
