– Едем со мной, Эйе? – подбивала она брата, когда они сидели рядом на крыше залы для приемов. Укрывшись в тени балдахина, они наслаждались ароматным ветром и сверканием солнца на воде за буйно колыхавшимися травами, которые тянулись от серовато-коричневых утесов за спиной до извивающейся ленты Нила. – На несколько дней остановимся в Ахмине и уговорим Тии поехать с нами. Мне нечего делать. Никаких потрясений в других странах, никаких политических вопросов, требующих разрешения, и фараон чувствует себя сейчас хорошо. Мне начинает казаться, что я чую запахи, доносящиеся из Фив. Мечтаю о тишине маленького домика, который Аменхотеп выстроил для меня так много лет назад.
Эйе взглянул на нее и отвернулся, прекрасно понимая, что в действительности вызвало у сестры внезапное желание уехать.
– Если хочешь, – уклончиво ответил он. – Но ты уверена, что твое желание не связано со стремлением убежать вон от тех?
Он кивнул на небольшую группу людей, укрывшихся в тени у стен покоев царевича. С крыши хорошо было видно и самого царевича, сидевшего на траве в своей обычной позе. Он энергично жестикулировал, вещая что-то внимательным слушателям, его белый шлем подпрыгивал, а короткая юбка была смята. Слова не долетали до ушей Тейе и Эйе, но резкие движения рук юноши безошибочно выдавали властность, а поднятое одухотворенное лицо было исполнено уверенности.
Тейе прищелкнула языком.
– Посмотри на него! – воскликнула она. – При свете дня он бродит по своим покоям вместе с Нефертити в окружении этой галдящей стаи жрецов и ведет с ними нескончаемые беседы. А ночи проводит, перебирая струны лютни и сочиняя песни. Что с ним происходит? Он должен плескаться в озере с молодой женой, бегать нагишом под сикоморами, лежать с ней под звездами. О чем это он вещает с такой страстью?
– Почему бы тебе не спросить его самого?
Она повернула голову и посмотрела ему в лицо.
– Не уверена, что хочу это знать, – просто ответила она. – Само его присутствие уже изменило настроение во дворце, не могу объяснить, каким образом. Я жду сообщения о первой беременности Нефертити, но его все нет. Только глупые слухи среди прислуги, я не вникаю в них.
– Ты никогда в жизни не игнорировала слухов, – возразил он. – И не избегала правды, как бы болезненна она ни была. Почему ты хочешь убежать?
– Потому что начинаю задумываться, не зашла ли я в своей игре с фараоном настолько далеко, что уже не в состоянии исправить ошибку. Это больше не игра. Там сидит будущий владыка величайшей державы в мире, и власть, скрытая в его руках, больше власти самих богов. Какого фараона я навязываю Египту, чтобы оправдать свою ненависть к мертвому человеку и показать свою власть над живым?
– Ты слишком все усложняешь, – мягко возразил он. – Трон принадлежит ему по праву. Тебя страшит сама возможность отдать ему трон, а слухи о его мужском бессилии щекочут воображение, потому что в этом случае Египет навсегда останется твоим. Вызови его и спроси, чему он учит своих прихлебателей. Вызови мою дочь и спроси ее, девственна ли она до сих пор. Почему ты медлишь?
– Я поеду в Джаруху, прихватив с собой друзей и музыкантов, – отрезала она. – Там я буду купаться, спать в жаркие дневные часы и думать о том, что ты сказал. На закате я буду пить вино и безудержно смеяться по пустякам. О, вдохни этот ветер, Эйе, он полон цветочных ароматов! – Она с наслаждением потянулась. – Сезон перет всегда будит во мне s воспоминания, хорошие воспоминания. Вдруг воскресает то время, когда отец и мать были живы и мы все жили в Ахмине, или летние дни, которые мы с фараоном проводили во дворце Мемфиса, упиваясь друг другом.
– Я понимаю тебя, – спокойно ответил он. – Это единственное время года, когда мне слышится смех матери Нефертити. Я нежно люблю Тии и не хочу воскрешать прошлое, но оно оживает во мне каждую весну.
Они еще немного поговорили о прошлом, но их взгляды неизменно притягивались к группе людей на траве; наконец их разговор иссяк.
Река вернулась в границы берегов, и Тейе отплыла в Джаруху. В Ахмине она сделала остановку, чтобы захватить с собой Тии. Когда они миновали Фивы и оставили позади утопавшие в зелени живописные поместья знати, Тейе позволила себе погрузиться в атмосферу деревенского Египта. Тейе с братом и его женой сидели на палубе под навесом, а мимо них проплывали крошечные селения из глинобитных домишек в обрамлении яркой зелени молодых всходов. Реку заполонили египетские и иноземные суда, которые курсировали между Мемфисом и Фивами. Но Тейе не смотрела на них; почти не принимая участия в разговоре, она чуть прикрыла глаза и отпустила свои мысли вдаль, к полям, очерченным рядами пальм, к стоящим на страже утесам и пустыне за ними – в Египет, исполненный Маат, неизменный и безмятежный.
– Мне уже спокойнее, – заметила она брату и Тии однажды темно-лиловым вечером, когда после вечерней трапезы они сидели, подставив лица ночному бризу, и слушали тихие завывания флейт на корме. – Малкатта – это сердце Египта, но очень легко забыть, что деревенская глубинка – это его тело. Мы покидаем дворец лишь для того, чтобы мчаться в Мемфис, укрывшись за спущенным пологом от взглядов феллахов. Нашим идеалом красоты сделались царские озера и цветочные клумбы, вытянутые по линейке, как войска на параде.
– Может быть, стоит позвать писца и надиктовать поэму? – скучно отозвался Эйе. – Что-нибудь о прелестях простой жизни. Феллахи были бы счастливы узнать, что земля, которую они орошают своим потом, так прекрасна.
– Не думаю, что они были бы счастливы, – сказала Тии, нервно копаясь в мешочке, набитом баночками с косметикой, кисточками, украшениями и неограненными камешками, который носила с собой повсюду. – Они ничего не смыслят в красоте, и попытка научить их ни к чему не приведет, это только огорчит их. Взгляни на этот кусочек яшмы, Эйе. – Она протянула мужу красный камень, на поверхности которого тускло догорал закат. – Я так долго полировала его. Искусственные цветы входят в моду, и я хотела попробовать сделать из него цветок каркаде, но здесь в верхнем углу есть бурая трещинка. Сначала ее не было заметно, я очень огорчилась.
Эйе взял камень из огрубевших, неухоженных пальцев жены.
– Я в этом ничего не понимаю, Тии, – сказал он, катая камешек между большим и указательным пальцами.
– Ладно, давай его сюда. – Она с улыбкой выхватила у него яшму и бросила ее обратно в кожаный мешочек. – Когда прибудем в Джаруху, надо непременно засушить несколько цветков винограда. Я подумывала о диадеме для Нефертити из сердоликов в золоте или, может быть, даже в слоновой кости. Но сейчас она, сдается мне, не хочет носить ничего, кроме ляпис-лазури.
