Затем слова Дарана напомнили ему мрачные размышления, осаждавшие его накануне и мало-помалу, углубляясь все дальше в том направлении, на которое толкнул его Даран, он вновь стал мечтать об уюте, который внесло бы в его существование присутствие любимой женщины.
Уставший жить одиноко и преследуемый чувством этой усталости, которое наступало у него после долгого и почти болезненного уединения, он приходил к заключению, что по крайней мере в одном пункте Даран рассуждал правильно, и что брак, от которого можно было требовать спокойствия, семейных радостей, прелести домашнего очага и который, следовательно, заключал бы известные условия счастья, мог бы действительно осуществить идеал спокойной и счастливой жизни, не будучи в то же время следствием страстного увлечения.
Мишель и не думал жениться на Сюзанне Северн; во-первых, это значило бы взять на себя со всей серьезностью развязку шалости дурного тона, а он боялся быть смешным, это была одна из его слабостей; затем, если предположить, что ему предстоит когда-нибудь жениться, он желал только благоразумного союза, из которого был бы строго исключен всякий романтический элемент и наконец, не наступил еще момент принять такое серьезное решение.
Мишель ненавидел опрометчивые решения. Но может быть, впоследствии, он попривыкнет к мысли, что нужно расстаться со своей свободой; может, он станет отныне меньше противиться Колетте, когда она начнет восхвалять перед ним какую-нибудь молодую девушку. О! не быть одиноким, знать, что у тебя есть обязанности, даже ответственность; сознавать себя центром и источником существования нескольких жизней, чувствовать, что не имеешь права предаваться унынию, что ради других необходимо оставаться властелином своей силы, своего ума, своих настроений!
Одну минуту Мишель увидел блуждавший в темной комнате, благодаря мерцанию огня, тонкий силуэт, который не принадлежал однако ни велосипедистке из леса Жувелль, ни хорошенькой американке на деревенском празднике, но это не была и ускользнувшая из рамки, вечно улыбающаяся белая владелица замка. Призрачная, воздушная, она бесшумно скользила среди обстановки комнаты… Может быть она расставляла цветы в старый Руанский фарфор? И очарование этого неуловимого образа навевало приятное спокойствие, проникавшее все предметы. Мишель закрыл глаза; он воображал, что кто-то находится здесь, что чей-то голос заговорит с ним, что, если он протянет руку, рука более тонкая спрячется в ней, или что он один, но в соседней комнате легкий шум иголки мерно сопровождает мелодию колыбельной песни.
Один момент даже прекрасный открытый взгляд Симоны Шазе блеснул из самой глубины тени, и смеющиеся губы Маргариты Сенваль, очень хорошенькой брюнетки, которую Мишель часто встречал в гостиной г-жи Фовель, произнесли таинственные слова… Тогда маленькая американка попыталась отогнать невинный взор и прервать болтливую соперницу, сказав:
— Мое имя более нежно, чем имя Аллис; невеста рыцаря — это я; зачем ты вызываешь другие образы, кроме моего?
Но Мишель ответил:
— Ты — роман, поэзия; роман и поэзия меня обманули, между ними и мной все кончено; не жди более рыцаря: он лежит мертвый на своем каменном ложе. Ничье имя не сможет взволновать его сердце, ни оживить его взор, даже твое, как бы нежно оно ни было, ни имя, бывшее его последним вздохом, которое он забывает теперь в своем вечном сне.
Мишель велел оседлать Тристана к 10 часам и отправился в Прекруа, где он спросил г-жу Бетюн. Стоя перед окном в маленькой гостиной, он смотрел в сад.
Было серое утро с туманом, окутавшим деревья, и мелкий дождь время от времени одевал в траур все предметы. Тоскливая погода, наводящая сплин. В углу лужайки подымался одиноко тополь и так тихо колебался, что нельзя было слышать шелеста листьев.
Час объяснений пробил. Подобно ребенку, собирающемуся отвечать плохо выученный урок или испрашивать сомнительное позволение, Мишель подготовлял фразы. Почти такой же застенчивый, как и раньше под прикрытием искусственной развязности, он никогда не осмелился бы положиться на вдохновение минуты. Во всяком случае он не доверял себе и охотно прорепетировал бы сцену, в которой он должен был выступить главным актером: вступление, изложение фактов, сдерживаемое проявление сильного неудовольствия… Он извинится, что не нашел раньше удобного случая предупредить мисс Северн, и закончит очень деликатным и сдержанным намеком, что он не заслуживает счастья получить эту маленькую ручку, которой его удостоили, и не считает себя вправе принять ее.
Поэтому-то, в виду ожидавшего его нелепого положения, Мишель чувствовал некоторое утешение, вызывая в памяти открытое лицо Май Бетюн. Эту светскую женщину ничем нельзя было удивить, и кроме того она была бесконечно добра под своими легкомысленными манерами. Она с тактом и мягкостью исполнит миссию, которую возложат на нее по отношению к Сюзанне. Кто знает, может быть в своем желании загладить бестактность своего Клода, она доставит мисс Северн блистательное удовлетворение, и вскоре по мановению магической палочки, как в последнем акте феерии, появится какой-нибудь сказочный принц? Благодаря любезной женщине, маленькая Занна сможет приподнять свою бедную униженную головку и очень скоро в радости новой помолвки забудет, что когда-то от нее отказался угрюмый сыч башни Сен-Сильвера.
Мишель поклялся бороться против феномена „душевной оптики“, склонявшего его видеть все более серьезно, чем это было в действительности, подобно тому, как некоторые художники, благодаря особенному устройству глаза, видят все преувеличенно. Он возьмет тон совершенной беззаботности и непричастности к создавшемуся запутанному положению. Никакая ответственность не лежала на нем в этом бессмысленном подлоге, к которому примешивалось его имя. Автором обмана был Клод; естественные ответчики за виновного были г-н и г-жа Бетюн. И с какой-то тупоумной настойчивостью фраза, вполне логичная между прочим, приходила беспрестанно на ум Мишелю: „не могу же я однако жениться только потому, что Клоду вздумалось обмануть к 1 апреля воспитательницу своих сестер?“
Наконец молодой человек услышал шаги; вошла г-жа Бетюн. К несчастью она была не одна. Сияющая, как всегда, с выражением жизнерадостности в глазах и на губах, она приближалась легкой грациозной походкой, обвив рукой стан мисс Северн, которая улыбалась так же, как она, но более скромно и с краской на щеках.
Обе казались так молоды, так свежи, так светлы, одна в своей расцветшей красоте, другая расцветающей прелестью, что вместе с ними проникло в комнату очарование радости, весны, и благодаря им тусклый день, лишь скользивший по предметам, казалось, становился более теплым и более светлым.
